На волка слава…

В три часа возвращаюсь. Кладовая. Дверь спальни. Черт, они были именно там. Я слышал их голоса. Я припал к скважине: они в этот момент раздевались. Черт, ситуация прояснялась. Точнее, я предположил, что Ортанс раздевалась, так как в замочную скважину я видел только, как раздевается Дюгомье: не спеша, как у себя дома. Его пиджак — на спинке стула, брюки, ТЩАТЕЛЬНО СЛОЖЕННЫЕ; его ключи с бумажником — на камине. Они не торопились. А страсть? Что, страсть разве не существует? Может, я должен был помешать им. По правде говоря, эта мысль даже не пришла мне в голову. К тому же зрелище меня заинтересовало. В поле моего зрения появилась Ортанс. Голая. Она целовала Дюгомье, прижималась к нему. Да! Трудно себе представить, насколько это любопытно — и интересно — видеть, как те же жесты, которые обычно предназначались тебе, теперь предназначаются другому. А я-то думал, что знаю Ортанс. Однако теперь, видя ее с Дюгомье, я понял, что почти не знал ее. Да оно и понятно. Ведь когда она меня целовала, что я мог видеть? Ее лицо, ее плечо. Но не спину. И не впадины у нее под коленками. А ведь это существует, подколенные впадины. У них есть свои средства выражения.

Итак, это мне было интересно. И в то же время у меня возникло ощущение, будто это меня не касается. Это был спектакль, который, естественно, не был мне предназначен, и который, следовательно, в определенном смысле меня не касался. К тому же я различал их довольно плохо. К счастью, дверь была старой модели, и отверстие замочной скважины было широким, как мой глаз. Но кровать была расположена с той же стороны, что и дверь, около которой я находился, и когда они перешли в горизонтальное положение, я видел их не непосредственно, а только в зеркале шкафа. То есть довольно плохо. Фрагментами. Не говоря уже о том, что они, как какие-нибудь мещане, спрятались под одеяла. (ПОД одеяла: какая уж тут страсть!) Так что мне приходилось прибегать к воображению. Но я ждал. Терпеливо. Я взял табурет. Они много разговаривали. Я понял, что в постель они забрались всего во второй раз. Во второй раз. А ведь Дюгомье посещал наш дом уже полгода. Вот расхохоталась бы Роза, если бы я рассказал ей про это. Хотя нет, не расхохоталась бы: просто весело и снисходительно посмотрела бы. В своем стиле.

ГЛАВА XXX

Итак, этот спектакль не был предназначен мне. Ладно. Он не касался меня. Ладно. Но он меня интересовал — вот в чем дело. И мне довелось присутствовать на нем несколько раз. Нужно сказать также, что в умении хитрить они оба не были сильны. В первый раз, когда я увидел Дюгомье, то есть во время его очередного визита, я поинтересовался:

— Так, значит, господин Виктор, в вашей Экспортной конторе вы находитесь с девяти часов до двенадцати и с двух до шести вечера каждый день. Так же, как и я. В общем, канцелярская жизнь.

— Нет, вовсе нет.

Мои слова задели его. Канцелярская жизнь? Минутку. Учитывая, что он старался казаться немного искателем приключений. Искателем приключений в хорошем смысле, разумеется. Промышленным магнатом.

— Вовсе нет. Это нечто совсем другое. Все зависит от того, что нужно делать. Иногда я остаюсь до восьми, а то и до девяти часов.

— Тогда, значит, вас эксплуатируют?

Дюгомье раздражен:

— Знаете, Эмиль, тот человек, который будет меня эксплуатировать, еще не родился. Я устроился как надо. Во вторник и в пятницу во второй половине дня я — свободен.

Во вторник и в пятницу? Я запомнил.

И Ортанс тоже не хватало хитрости.

— Ты уйдешь сегодня во второй половине дня? Пойдешь к своей матери?

Она отвечала «да» или «нет». Ей и в голову не приходило лгать.

Кроме того, я сделал перестановку мебели. Вечером того же дня, когда я застал их в первый раз, я переставил зеркальный шкаф. Ортанс ничего не понимала.

— Но зачем? Уже три года он стоит здесь.

— Вот именно. Пусть будет хоть какое-то изменение. Давай-ка, помоги мне. Раз, два, три. Поднимай!

И ОНА ПОМОГЛА МНЕ.

Затем я обнаружил свои намерения. Она была против.

— Я так устала, Эмиль. Я хочу спать.

Но я настоял. Может быть, она не хотела, чтобы я тревожил ее воспоминание.

— И еще эти одеяла!

Я сбросил одеяла.

— Но, Эмиль, мне холодно.

— Настоящим любовникам не нужны никакие одеяла.