На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

22 ноября. Лишен увольнительной в город. Схлестнулся с нашим ротным старшиной – капитаном по званию, таким же мастодонтом, как и ротный. Поспорили, поругались из-за каких-то консервов. Лежа на койке с заложенными за голову руками, рассуждаю о том, как я мог забыть об уроках, преподанных мне в свое время нашим училищным старшиною Бычковым?

То, что города лишили, – это наплевать, мне там и делать нечего. Угнетает то, что не совладал с собою, не выдержал. А ведь этот старшина-капитан и метил на то, чтобы я не выдержал. Именно в этом-то он и самоутверждался.

25 ноября. Как нарочно, повторилось то же самое. Теперь уже схлопотал сутки домашнего ареста с вычетом 50 % денежного содержания.

На обед в столовую я пошел в меховом жилете. День пасмурный, ветреный, прохладный, и я опасался простуды.

– В меховом жилете не положено, – заявил дежурный по пищеблоку, налегая на слова «не положено».

Я пытался что-то объяснить дежурному, но увидел в его маленьких глазках лишь одну животную неприязнь и скрытую ненависть. Он оказался из строевиков, с отделения ротных командиров, и придрался ко мне исключительно из-за того, что ощутил во мне нечто чужеродное – «штабное», интеллектуальное, «образованное», то есть то, что он всею душою презирал и ненавидел. Когда я это понял, мною овладел приступ дикой и бешеной ярости. Стиснув зубы, я послал дежурного куда подальше и сел за стол, как был – в меховом жилете. Дежурный накатал рапорт. А я автоматически схлопотал сутки домашнего ареста и лишился двенадцати рублей.

6 декабря. Первый экзамен по второму семестру. Штабную службу сдавали в течение восьми часов. На топографической карте, склеенной из четырех листов, размером почти в полтора метра по стороне, разыгрывается «сражение». Нам предстоит, как это мы делали уже не раз, изобразить повременно все этапы тактического решения операции и сопроводить графическое отображение на карте соответственной письменной документацией: приказами, распоряжениями, донесениями и статистическими расчетами. Перед началом экзаменов майор Яковлев обратился к нам с коротким напутствием:

– Основной документ штабного оператора – это карта. Она есть фиксатор боя. На ней отображаются этапы сражения, она впитывает поступающие «снизу» сводки и питает «верх» необходимой информацией. Опираясь на карту, штаб аналитически обобщает обстановку, а командование принимает соответственное решение. Каждый из вас в течение отведенного времени должен оформить такую карту соответственно индивидуальным заданиям, полученным в конвертах.

Восемь часов труда – это минимальный срок. И я, при своей сноровке художника, едва успел окончить работу минут за десять до звонка. Голова гудит, руки онемели, но на душе отрадно – я не только справился с задачей, но справился с ней легко и свободно. Сегодня мы сдаем экзамен за должность адъютанта старшего батальона. Следующий экзамен по штабной специальности нам предстоит сдавать за должность на ступень выше, и при аттестации не исключена формулировка: «Может быть использован с повышением». Я, естественно, на подобную характеристику не рассчитываю – я всего лишь лейтенант, и мне только 21 год.

14 декабря. Экзамены окончились. Предстоят практические полевые учения, где нам надлежит работу, проделанную в классе, выполнять и осваивать на открытом воздухе, в условиях «предельно приближенных к боевой обстановке». А тут еще встали мои часы. На учениях по штабной специальности без часов как без рук. Попробовал договориться с мастером – заломил цену: 1700 рублей за ремонт. Отказался.

31 декабря. Канун Нового года. Купили парадный ремень с портупеей и латунной пряжкой за 650 рублей. Слушатель из соседнего взвода, продавший мне ремень, сказал, что получил его в канун парада на Красной площади 7 ноября 1941 года, участником которого он был. «Мне очень жаль его, но мне нужны деньги», – сказал он.

В столовой праздничный ужин, к наркомовским ста граммам добавили из «Военторга». В клубе и офицерском собрании много городских девушек.

В уголке сиротливо прижалась к стене Лера Мухина. Мне ее стало жаль, и я силком вытащил ее в круг танцующих. Танцевал я и еще с кем-то, но без радости и удовольствия. Шутил, острил, а сам думал о днях, проведенных с Клавдией. Она и теперь в городе. Но то, что нас некогда связывало, нечто невещественное – разорвано, перерублено. Быть может, впервые в эту новогоднюю ночь осознал я в полной мере роковую необратимость всего совершающегося в этом мире. В час ночи начался концерт артистов местных театров. Актеры, особенно мужчины, да и зрители тоже в сильном подпитии. Это никого не смущает, все чему-то смеются, радуются, веселятся. В фойе гремит джаз. Чувство одиночества и тоски начало душить меня. Я вышел на воздух. Небо усыпано множеством сверкающих звезд. Танцы продолжались до четырех утра. Потом все пошли в город провожать знакомых девушек, дурачились, кидались снежками. Будто и не было войны.