На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Рубя шаг, в ротных каре проходят офицеры-слушатели академических курсов перед своим генералом Головным – взвод командиров полков, за ним рота командиров батальонов. Впереди штабной роты – майор Кабанов. Его плотная, сбитая фигура мячиком подпрыгивает на пружинистых ногах, он идет легко и свободно, даже красиво, подавшись всем корпусом вперед и вытаращив налитые кровью глаза. Что-что, а фрунтовую муштру наш Кабан усвоил отменно.

Днем в городском театре торжественное заседание, спектакль оперетты «Марица». Вечером ужин с выпивкой и танцы в клубе и офицерском собрании. По нашему приглашению пришли и еврейские девушки старших возрастов. Танцевали под джаз и радиолу, шутили, смеялись, а потом всей компанией пошли провожать их до дома. Вернулись около двух часов ночи.

27 февраля. Многие офицеры нашего отделения получают назначения в индивидуальном порядке. Они срочно собираются, сдают нетабельное имущество, делят продукты, упаковывают вещи. Все вокруг суетятся, переживают, предполагают. Кто-то принес слух, что вскоре и все остальные должны получить распределение по частям.

28 февраля. Лапин сообщил, что мастер, которому я отдал часы в ремонт, арестован. В отделении Боровического НКВД мне сказали, что он дезертир и скрывался от военной прокуратуры. Его выследили и арестовали. В списке конфискованных при обыске вещей значатся трое часов.

– Вернуть твои часы вряд ли удастся, – сказал мне дежурный, – придется доказывать, в каких отношениях ты был с арестованным. Тебе-то зачем это? Плюнь ты на эти часы. На фронте новые достанешь.

Дежурный, безусловно, прав, дезертира должны судить, и есть основание ждать расстрела. Ввязываться в эту историю смысла не имеет. Так я лишился своих часов окончательно. Что делать?!

3 марта. Неофициальные слухи о том, что академические курсы и в частности наше отделение переводят в Ленинград.

4 марта. Утром на построении официально объявлено о выпуске всего курса и об отъезде, назначенном на завтра.

Я стал изыскивать, куда и кому бы пристроить свой этюдник с красками. Я делал его сам пятнадцатилетним мальчишкой, ходил с ним в училище живописи. Бросить этюдник – невозможно. Тащить его на фронт – немыслимо. Наконец, за 800 рублей и два литра клюквенной водки, я уступил его местному художнику-пареньку. В общем, и он доволен, и я. За ужином в нашей компании мы обмыли и продажу этюдника, и наш отъезд. В клубе прощальный вечер с танцами.

К восьми вечера пошли в «синагогу» и в последний раз танцевали с еврейскими девушками под патефон. В казарму вернулись в третьем часу, долго не могли угомониться; разговоры и смех возникали то в одном, то в другом конце обширного дортуара. Легли в начале пятого. Наконец-то воцарилась тишина.

5 марта. Утром на станцию Боровичи-Пассажирская подан эшелон санитарных теплушек. Это, конечно же, не пассажирские вагоны, но и не «телячьи». Внутренность выкрашена белой краской, окна застекленные, индивидуальные койки с матрацами. Чугунные печи. Видимо, в город доставили раненых и, чтобы не гнать его назад порожняком, эшелон предоставили нам.

На станцию шли строем под оркестр. По тротуарам стоит народ. Близкие и знакомые пришли на платформу. Здесь и Муся с сестрами. И даже Клавдия. Она подошла к нашему вагону, улыбаясь открыто и приветливо. Пожала руку мне, Лапину, Леонтьеву, Абакумову. Пожелала нам всего, что желают в такие моменты.

В 14.00 команда: «По вагонам». Резкий гудок паровоза, и эшелон тронулся. Мы стоим в открытых дверях. Провожающие машут руками. И еще долго различаю я среди пестрой толпы стройную фигуру Клавдии в черном демисезонном пальто. И, странное дело, прощание прошло легко. Угар, навеянный ее красотой и обаянием, словно испарился. Она стала для меня одной из красивых женщин, каких много проходит мимо. В последний раз помахал я рукой, и удаляющаяся платформа скрылась за изгибом пути.

– Очаровательная женщина Клавдия Николаевна, – услышал я мягкий и вкрадчивый голос Пети Лапина. А Николай Абакумов ехидно хмыкнув, спросил:

– Ты, Петр, где спать-то собираешься, у стены, что ли?

Лапин посмотрел на Абакумова и ничего не ответил. Через два часа мы проехали Угловку и вышли на линию Октябрьской железной дороги.

6 марта. Весь день эшелон наш двигается по только что восстановленному полотну дороги. Проехали Малую Вишеру, Чудово, Любань, Тосно.

И вновь на передовую