На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Елдашбай – ординарец командира дивизиона, немолодой, хитрый узбек, смуглый, с жидкими и прямыми, как у насекомого, усами. На шапке одно ухо подвернуто, другое торчит. На поясном ремне две пистолетные кобуры, финский нож, длинный немецкий тесак и подсумок для запасных автоматных магазинов. На груди бинокль, на боку полевая сумка и офицерская планшетка. За плечами трофейный шмайсер. В руках плоский алюминиевый котелок. Елдашбай ведет меня вдоль насыпи в обратном направлении, ведет молча, соблюдая важный и степенный вид. Через метров двести он останавливается у одного из наблюдательных пунктов, тычет пальцем в офицера у стереотрубы и, повернувшись, тут же идет назад. Офицер молча посмотрел на меня, потом на Елдашбая, как бы соображая, что все это значит. Офицеру за тридцать. Лицо типичного рабочего, грубое и умное. У левого глаза шрам. На голове грязная солдатская шапка, солдатская шинель с мятыми погонами старшего лейтенанта. Руки без перчаток спрятаны в рукава. Вся фигура его производит впечатление сгорбленной и невоенной.

– Лейтенант Николаев, – докладываю я, – назначен на должность КВУ.

– Коровин, – говорит офицер, высвобождая руку и протягивая ее мне. Пятерня у Коровина сильная и корявая, а улыбка мягкая и детски наивная.

Землянка наблюдательного пункта батареи подрыта под насыпь, а стереотруба выведена под рельсами в промежутке между шпалами.

– Ловко придумано, – говорю я комбату.

Похвала моя была ему явно приятной. И он тут же предложил мне взглянуть на немцев:

– Вон, смотри, они тут все как на ладони.

Мы заползаем в блиндаж, и наблюдатель уступает мне место. Прильнув к окулярам прибора, я всматриваюсь в приближенную оптикой даль. Тотчас за насыпью начинается хорошо различимое картофельное поле с остатками прошлогодней ботвы на снегу. Отчетливо просматриваются траншеи переднего края нашей обороны. А дальше – нейтральная зона и линия рядов немецкой колючей проволоки. В нейтралке догорает наш танк.

– Как это случилось? – спрашиваю я у Коровина.

– Сегодня утром пытались прорваться. Два танка дали. Одного подбили здесь, как только он на насыпь вылез. Он на ту сторону насыпи завалился. А другой, вон, до нейтралки дополз. Эх-хэ-хэ… – протянул со вздохом Коровин. – Лейтенант-танкист сказал мне перед боем: «Смотри комбат, как я гореть буду». И вот, сгорел малый.

Весенние сумерки наползали быстро, и вскоре ничего не стало видно. Даль подернулась туманной дымкой, синий полог апрельской ночи все ниже и ниже опускался на землю. Официальный прием взвода решили отложить до завтра. Ночь мы провели с Коровиным в его землянке, скорее похожей на звериную нору. Не было тут ни печки, ни койки, ни двери.

– Жилище-то у тебя больно ненадежное, – заметил я Коровину, – а в случае обвала и опасное.

– Это что, времянка, – ответил, зевая Коровин, – у нас и добротные имеются. В полутораста метрах отселе. Там блиндажи что надо.

8 апреля. Проснулся я от сильных разрывов мин. Казалось, что рвутся они где-то совсем рядом. С потолка сыплется сухой песок, и все вокруг вздрагивает и сотрясается. Коровин лежит рядом, с головой укрывшись шинелью.

– Налет? – спрашиваю я его.

– Угу. – Коровин выглянул из-под шинели, приподнялся, посмотрел и опять лег. – Профилактика, – сказал, зевая, – скоро кончат.

Налет действительно вскоре прекратился. Коровин вылез из норы, стряхнул шинель и кинул ее на куст.

– Давай умываться, – и, взяв мыло, полотенце и бритву, направился к солдату, который стоял с ведром воды наготове.

Принесли завтрак, сто грамм водки, суточную норму черного хлеба. Чокнулись кружками, выпили за встречу, за совместную работу. После завтрака я отправился осматривать «хозяйство батареи» и ненароком наткнулся на вездесущего Елдашбая с его неразлучным алюминиевым котелком. Он меня не видел, но то, что произошло в ближайшие несколько минут, превосходит всякое даже самое смелое воображение и требует пера незаурядного мастера слова.

С гордым и независимым видом, обвешанный оружием и сумками, Елдашбай шел проторенной дорогой вдоль насыпи. По каким делам ходит Елдашбай, никогда никому не известно. Слышал я, что Елдашбай даже лазает к немцам. Зачем и для чего – неведомо. Никаких погон или иных знаков различия Елдажбай не признает. И вот я вижу из своего укрытия, как навстречу Елдашбаю идет молоденький, розовощекий младший лейтенант, очевидно, как и я, из недавно прибывших на передовую.

– Товарищ боец, – останавливает Елдашбая младший лейтенант, – почему вы не приветствуете, как положено, офицера?

Елдашбай не может приветствовать уже в силу того, что правая рука его срослась с плоским алюминиевым котелком. Мне думается, он даже и спит с ним. Елдашбай останавливается. Смотрит на младшего лейтенанта нагло, с хитрым прищуром. Затем сплевывает сквозь зубы и говорит:

– Къво пириветситвоватъ? Тъбя, пириветситвоватъ? Мальшышкъ ты. Тъбе зънаишъ, къто я? А? Кръгом шъагъ-марищ.

Младший лейтенант испуганно вытянулся, повернулся кругом и отошел. А Елдашбай пошел своей дорогой как ни в чем не бывало.