На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

– Болит, что ли, рана-то? – спрашивает он участливо.

– Мозжит немного, – отвечаю я.

– Это ништо. Ежели рана легкая, то с полка лучше не ходить. По госпиталям таскаться. А там неизвестно, куда еще попадешь. Тут все ж какой ни есть, а дом.

– Это точно, – подтвердил я и сделал вид, будто засыпаю.

Говорить мне теперь не хотелось. Одолевали мысли, цепляясь одна за другую. Область Неведомого и Таинственного захватывала, внедряясь в сознание потоком мучительных и неразрешимых противоречий.

С содроганием вспоминаю я двадцать одну пробоину в шинели и осколок, который словно бритвой перерезал ремень портупеи, вырвал клок гимнастерки и остановился на груди против сердца, не повредив нижней рубахи. Что могло остановить его? Какая Сила задержала полет этого раскаленного рваного куска металла? Сегодня – опоздай Федор Елисеевич дернуть меня за ноги на десятую долю секунды, лежать бы мне с развороченным черепом. В каждом письме моя мать пишет мне крупными буквами: «ДА ХРАНИТ ТЕБЯ БОГ». А что это такое? Получил на днях письма от дяди Николая – он пишет: «Вот я раздумываю и все больше и больше прихожу к выводу, что только вера сохраняет человека, душу человеческую. Можно верить в Бога, можно верить в душу человеческую. Но верить нужно. Нам говорят, что наличие души наука опровергает. И очень плохо, что опровергает. Это значит, что человек становится на одну высоту с животным. Вот в чем дело». Был ли дядя Николай, майор и военный врач, человеком религиозным? Я не говорил с ним на эту тему. Но когда он уходил на фронт в сорок первом, он подарил мне Новый Завет. На титульном листе я прочел: «Я знаю, что в моей душе есть Бог. Еще я знаю, что я верю в Бога. Еще я знаю, Бог был, есть и будет, и я уверен, что это Истина, в истинности которой я ручаюсь всем своим существом». В другом своем письме дядя Николай пишет: «Даст Бог, все будет хорошо, и настанет день, когда мы все вновь соберемся, и весь ужас войны будет позади». Я не сомневался в искренности этих строк.

Если есть на свете такая Сила, которая способна остановить осколок на груди человека, то почему эта же самая Сила не сможет защитить и оградить в будущем? Но что для этого нужно? Ведь не всех же Она спасает и охраняет?! Погруженный в состояние полусонной отрешенности, я уже будто чувствовал эту Силу тут рядом, совсем рядом.

Сон плавно уводил меня в мягкое успокоительное забытье, и, быть может, впервые за последние несколько дней я заснул ровным и спокойным сном.

15 апреля. Полк меняет позиции. Увязая в раскисшей почве, местами по колено в грязи, измазанные в глине и промокшие, солдаты перекатывают в лямках орудия, переносят на себе по две пудовые мины, закрепив их ремнем через шею. Сократился подвоз продуктов питания, и подразделения перешли на голодный, урезанный паек. Доставляют, главным образом, сухари и концентраты. Но и тех не по полной норме.

У немцев, думается, положение не лучше. Судя по всему, и у них ощущается нехватка как снарядов, так и продовольствия. Отдельные смельчаки – наши и немецкие – теперь дерутся исключительно за обладание теми участками нейтральной зоны, где еще сохранилась в земле прошлогодняя картошка. Ходили и наши. В обед они угощали меня картофельным пюре. Татары из батареи управления под предводительством сержанта Камбарова, молодого здорового парня, командира отделения связи, рыскают всюду в поисках свежеубитых лошадей и заготавливают конину на «махай». Готовят они ее или в вареном виде, или жарят в костре на шомполах. Шашлык этот обладает своеобразным вкусом, но вполне пригоден в пищу.

К вечеру в землянке полно народу. Вернулись с работ управленцы. Наконец появляется шофер Панченко. Сам вид его уже требует к себе внимания. Я лежу в своем углу и жду, что теперь будет.

– Вы що? Сидите туточки и нэ бачитэ, що произойшло з нашим начальником тыла, капитаном Островским? Тоди слухайте. Значить, так – приезжает тот капитан Островский до капитана Рудь у первый дивизион. А з капитаном Островским тот еще старшина мордастый с хозроты. Зачем и для чего приезжает, то их личное дело. А мне доподлинно нэ известно. Тильки просит капитан Островский у капитана Рудь машину, шобы, значить, доехать у свои родные пенаты.

– Куды доехать? – переспрашивает с недоумением солдат.

– О… Тожтэмнота. Пенаты, – объясняет Панченко, – у древнерымской армии тылы так прозывались. Все ж то знають, один ты недоумок. «Машину я тэбе дам, – говорить капитан Рудь, – и Елдашбая пошлю. А ты, – говорит капитан Рудь, – обратно пришлешь мнэ з ним канистру спирту».

– Канистру? – переспрашивают солдаты.

– Канистру! – не смущаясь говорит Панченко. – А меньше той шож. Тильки губы марать.

– Ну, а дальше-то што было?