На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

– Тогда действуй, не теряй времени!

И вот мы идем по новому, свежему настилу деревянного моста. Саперы, стоя по пояс в холодной воде, оканчивают работу: крепят понтоны, кладут дополнительные прогоны, ладят перила. Мгла пыли и песка постепенно оседает. Дальнобойная артиллерия перенесла огонь в глубину. А наши батареи начинают передислокацию. Перейдя мост, мы вступаем в зону бывшей нейтральной полосы, на территорию противника.

Ноги по щиколотку утопают в перепаханной снарядами почве, которая стала уже не осевшим песком, а некоей микроскопической структурой, едва прижатой к земле и тотчас поднимающейся в воздух, лишь только до нее касается нога. Не было более ни траншей, ни огневых точек, ни проволочных заграждений – все перепахал, перемешал в этой микроскопической структуре «всесокрушающий бог войны» – и землю, и металл, и живые клетки людей. И вспомнились мне тут страшные слова из Библии. Мне говорил о них в сорок первом покойный дядя Саша: «Из земли взят, и в землю отыдеши». Тяжко, нравственно тяжко было шагать по этой полосе сплошной смерти и разрушения.

– Смотри, – говорит мне Шаблий, – все здесь перекрывают края воронок. Такой плотности огня я еще не наблюдал. Нет ни блиндажей, ни проволоки. Даже леса не стало. Как-то финны всё это на себе ощутили? Я бы не хотел быть на их месте.

Где-то далеко за лесом слышен гул артиллерийских разрывов – это работает артиллерия дальнего действия, и в том же направлении летят звенья тяжелых бомбардировщиков. Здесь же, поблизости, не слыхать ни единого выстрела: ни ружейного, ни автоматного, ни пушечного. Наступавший 14-й стрелковый полк Коренева ушел вперед.

Пройдена полоса бывшего переднего края, и под ногами – твердая земля, изгрызанная разрывами мин и снарядов. Повалены высокие сосны, у многих ссечены макушки. Всюду лежат распростертые тела в серо-синей униформе. И всюду, куда ни обращается взгляд, можно видеть застывшую картину всеобщего смятения отступающего противника. Вот и первая из землянок, пощаженных нашими снарядами. Возможно, не засек ее зоркий глаз наблюдателя, не выдали ее пленные, не обнаружил ее агент тыловой разведки, не попала она в объектив аппарата аэрофотосъемки. Землянка добротная, по-фински опрятная, изготовленная на фабрике и собранная на передовой – землянка с застекленными оконцами и стальными бронированными ставнями. На лестнице, ведущей вниз, – труп офицера в серо-голубом, тонкого сукна мундире. Он пытался выбежать, но осколок разворотил ему череп – светлые льняные волосы перепачканы кровью. Перешагиваю труп и вхожу в землянку. Тут, очевидно, готовились завтракать. «Стаканы недопиты, – записал я себе на память, – хлеб брошен обкусанным, закуска недоедена. В кухне недочищенная рыба. Опрокинутый примус со сковородой. На полу два сапога на одну ногу – очевидно, два других на хозяине, который успел уйти». В одной из соседних землянок наши разведчики нашли генеральский мундир, парадный, со множеством орденов. На лицах ребят глупо-счастливая улыбка, будто они взяли в плен самого генерала.

– Ты не обратил внимания, какие у финнов землянки, – обернулся ко мне Авенир Герасимов, – наша промышленность еще не доперла до такой модернизации военного производства. Как готовились-то, а?!

Мы идем все дальше и дальше в северо-западном направлении, идем сквозь высокий сосновый лес. В лесу землянки огромные и вместительные, человек на сто, не менее. Действия нашей артиллерии тут почти не ощущается – попадаются лишь отдельные случайные воронки. Но картина всеобщего бегства поражает своим удручающим развалом: всюду брошенные, растерзанные вещи, оружие, перевернутые повозки и брички, тысячи раскиданных по земле патронов. И всюду в неестественных позах лежат убитые, с которых наша солдатня успела уже стащить сапоги. В этой общей грандиозной свалке я натыкаюсь вдруг на великолепную драгунскую шпору. Вероятно, солдат, завладевший сапогами, выбросил шпору как ненужный хлам. Значит, где-то должна быть и другая. А вот и она. И я надеваю их на свои сапоги. Увидев, как я застегиваю тренчик, Шаблий улыбнулся кончиками узкого рта и спросил:

– Николаев, где противник?

– Откуда же я знаю, товарищ майор?

– Ты же разведчик.

– Я полагаю, что теперь никто не знает, где противник. Даже пехота.

– Кстати, – обращается Шаблий к Коваленко, который успел уже нас нагнать, – где наша пехота? Где тот самый стрелковый полк, который мы должны поддерживать?! – Развернув карту, Шаблий стал внимательно сверяться с местностью. – Так, посмотрим, где мы находимся? Николаев, что это там за хутор?

– По всем признакам, это должен быть хутор Куссиена. Следовательно, от бывшего переднего края мы примерно в семи километрах.

– Ясно, – как бы про себя констатирует Шаблий, – мы вышли к месту сосредоточения правильно. Только где же, черт возьми, пехота?! Николаев, что ты столбом стоишь, ищи пехоту.

– Моя обязанность, товарищ майор, искать противника.

– Так где же противник?!

– Не знаю я, товарищ майор, где противник.