На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Наступило утро. И пришел приказ: 176-му стрелковому полку отойти во второй эшелон, отдохнуть и привести себя в порядок. В прорыв вводится 314-я отдельная стрелковая дивизия резерва 21-й армии под командованием полковника Елшинова. Наступление должен вести головной 1078-й стрелковый полк под командованием майора Сидоренко. Этим же приказом нашему 534-му минометному полку предписывается поддерживать 1078-й стрелковый полк «огнем и колесами». Что же, приказ есть приказ! И нам определено идти с иной пехотой.

Солнце взошло достаточно высоко. Со стороны залива дул сильный и прохладный ветер. Не жарко и легко дышится. Небо, необычно синее с быстро плывущими по нему плотными кучевыми облаками, простирается над нами подобно безгранично далекому и высокому куполу.

Части дивизии Елшинова уже далеко впереди. Для всех очевидно, что до следующего рубежа обороны серьезных дел не предвидится.

Полк наш стоит походной колонной под прикрытием леса в ожидании, когда саперы закончат наведение переправы через Рокколан-йоки. Усатые и бородатые мужики в латаных гимнастерках, орудуя топорами и пилами, ладят прочный бревенчатый мост, используя для этого сохранившиеся остатки каменных опор взорванного финнами моста.

Перебравшись с Герасимовым на ту сторону, мы осматриваем пространство бывших на этом месте стычек сегодняшнего ночного сражения. Более двух сотен неубранных еще трупов – финских и наших – лежат в мокрой от утренней росы траве. Догорают финские танки, торчат из земли раскоряченными причудливыми рогами изуродованные орудия. Черные провалы воронок зияют фатальными вестниками смерти среди влажной изумрудной зелени.

– Мрачное зрелище, – тихо шепчет Авенир Герасимов, – не видя этого, пожалуй, не постигнуть пушкинской фразы: «О поле, поле! Кто тебя усеял мертвыми костями?!»

Принялись в путь. Дорога извивалась, зажатая меж высоких стен черного леса. Огромные разлапистые ели, пушистые, словно бархатные, не отражают света. Когда впереди не видать просеки шоссе, кажется, что находишься на дне мрачного колодца. Но вот редеет лес, и видны уже домики – желтые и красные. Дорогу перегораживает полосатый шлагбаум железнодорожного переезда ветки, идущей от станции Кайс-Лахти на Транзунд.

Небольшая платформа безымянного полустанка завалена ящиками, которые финны, очевидно, собирались отправлять поездом. Но не успели. Ящики эти уже разбиты усилиями нашей пехоты, побывавшей тут несколько ранее нас. Все пространство полустанка: платформа, пути, усадьба рядом с путями – завалено вещами, извлеченными из всех этих ящиков и чемоданов

Впечатление какой-то фантастической барахолки. В общей куче костюмы, платья, отрезы мануфактуры, размотанные и выпачканные в мазуте, затоптанные солдатскими сапогами простыни и белье, обувь, домашние безделушки, книги, какие-то бумаги, возможно ценные документы, битые черепки сервизов, эмалированная, никелированная, медная посуда. Всего не перечтешь. Смотря на этот грандиозный развал, я думал о том, что вещи, незаменимые и нужные в быту мирного времени, вещи, без которых трудно обойтись в домашней обстановке, совершенно не имеют цены для солдата. И солдат без всякого сожаления оставляет след своего грязного сапога на нежном шелке дорогого дамского платья, поддает ногой сервскую вазу, которая тотчас разлетается вдребезги. Взгляд мой останавливается на куске хромовой кожи, из которого выйдут приличные сапоги, и на брошенном недорогом аппарате «Кодак» шесть на девять. Кожу и аппарат я поднял и положил в вещевой мешок.

Говорили потом, что этой барахолкой неплохо попользовались некоторые проживавшие в городе семьи и наши тыловики, особенно те, кто имел какие-либо связи в Ленинграде.

В тот момент, когда я разглядывал красочную пастушескую сценку в стиле Буше на осколке разбитой дорогой вазы, подошел командир полка.

– Брось ты эту дрянь: делом нужно заниматься. Отправляйся и быстро найди мне майора Сидоренко или его начальника штаба. Выясни обстановку, его намерения и что он, собственно, собирается делать? Из корпуса сообщили: финны, очевидно, будут оборонять станцию Сомме Выборгской железной дороги. Понял?

– Все понял, товарищ майор.

– Тогда давай действуй!

В сопровождении Паши Середина я иду по Приморскому шоссе, грызя финскую ржаную галету. Время – третий час дня. Завтрак был более чем скромный, а какой будет обед, неизвестно. Прижимаясь к обочине, по шоссе идет пехота – однородная масса фигур в вылинявших гимнастерках и таких же брюках, в пыльных сапогах или обмотках, в пилотках и касках, со скатками через плечо, с противогазными сумками и вещевыми мешками. И вдруг взгляд мой вычленяет из общего строя людей удивительно знакомую мне сутулую спину и косолапые ступни ног со стоптанными внутрь каблуками. Такая спина и такие ноги могли быть лишь у одного человека, товарища моего детства и юности, у Генки Рудякова. И это был, несомненно, он – лейтенант Рудяков, командир стрелковой роты 1078-го полка. Когда-то с Генкой мы играли в казаки-разбойники, состязались в теннис на никологорском корте, хотя «закадычными друзьями» никогда не были.