Выпускники сидели по нарам, а старый комиссар, стоя в центре под лампочкой, читал: «Погоны служат для определения воинского звания и принадлежности военнослужащего к тому или иному роду войск и виду вооруженных сил. В Русской армии погоны появились в 1732 году. После Октябрьской революции Советское правительство, желая подчеркнуть совершенно новую сущность Красной армии, отказалось от существовавших ранее званий и знаков различия. На протяжении 1919–1942 годов введенные в Красной армии знаки различия неоднократно менялись. Верховный Главнокомандующий неоднократно советовался с командующими фронтов и другими военачальниками по вопросу о введении погон. Мнение подавляющего большинства военачальников было в пользу введения новых знаков различия, которые сразу выделяли командиров, делая их заметными в общей массе». Окончив чтение, полковой комиссар стал говорить о том, как мы, советские командиры, а по-старому офицеры, должны воспринимать все лучшее из традиций дореволюционной Русской армии, блюсти ее славу, хранить незапятнанной честь мундира, о которой, к сожалению, многие стали забывать.
– Теперь что же, – задал кто-то вопрос, – нас теперь так и будут именовать «офицеры»?
– Конкретных указаний на этот счет пока нету, – ответил комиссар, – но если ввели новые знаки различия – погоны, то не исключено, что будет введено и звание «офицер» – «советский офицер».
Старик Матевосян оказался прав: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 июля 1943 года утверждал новое деление военнослужащих: на рядовых, сержантов, офицеров и генералов.
Ушел комиссар, пожелав нам спокойной ночи, а в «клубе» у печки разговорам не было конца. Никто не спал, все говорили враз. Многим искренне было жаль черных петлиц с рубиновыми кубарями. Воспитанные в советской школе, многие испытывали подсознательную неприязнь к золотым погонам: ведь носили-то их «белогвардейцы-золотопогонники»?!
А я вспоминал зиму сорок первого – в нетопленой комнате я рисовал портрет Дядясаши. Когда портрет был готов, он попросил пририсовать ему погоны. Старик до самой смерти ходил в форменном военном френче. Я ему ответил, что погон теперь никто не носит. «Придет время, – задумчиво произнес Дядясаша, – и ты будешь ходить с погонами на плечах». И вот, едва минуло сорок дней со дня его смерти, как опубликован Указ о введении погон – погон, так чтимых моим покойным дедом.
В письме к матери я прошу ее зайти в «Военторг» и поинтересоваться, как и когда могут поступить в продажу новые знаки различия.
Ночь морозная, ясная и звездная. Пост мой у артиллерийского парка, где в стройном ряду, зачехленные и укрытые от непогоды, стоят под навесом наши учебные пушки и минометы. Им давным-давно пора уже на покой, куда-нибудь в залы военного музея или на почетный постамент перед входом в какое-нибудь военное училище. А их все еще таскают по полям и болотам с криками «на передки», «в лямки», «выворачивай за спицы». Я хожу вдоль навеса туда и обратно с мосинской винтовкой на ремне. На ногах валенки, на голове меховая шапка, под гимнастеркой свитер. Скоро, очень скоро наступит самостоятельная жизнь. Под валенками поскрипывает снег. Скоро, очень скоро вместо винтовки у меня будет пистолет или револьвер. А что лучше?! Фронтовики говорят, что наши наганы безотказны в бою. А какой же револьвер был у Дядясаши?! Помнится, они звали его «козья ляжка» – наверное, это был «смит-вессон».
От крыльца бежал дневальный:
– Давай быстро в казарму! Завтра отправляют!