На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

28 января. До поздней ночи все куда-то бегают, суетятся, кричат, ругаются, смеются. Получают белье, теплые портянки, продукты, сдают ненужное, ищут пропавшее. Где он, стройный порядок училищной казармы; где койки, заправленные по шнуру? Матрацы свалены в кучу и по полу растаскивается сено и солома. На одеялах делят сухари, сахарный песок, сливочное масло, концентраты. Спать в ту ночь почти что не пришлось.

29 января. Проснулся от крика: «Кончай сборы! Выходи строиться!» Утро ясное, солнечное, морозное. Небо чистое, опалово-розовое. Круглый шар низкого зимнего солнца словно парит в воздухе над горизонтом. Над заснеженным городом мирно подымаются ввысь голубые столбики дымков. Драгоценными блестками играет в лучах неяркого солнца наледенелая дорога. Нестройной колонной идем мы по ней на плац за воротами. Оркестр уже там – холодными вспышками никеля сверкают его инструменты.

8 часов 30 минут. Серые ряды шинелей выпускной роты пятого минометно-артиллерийского дивизиона замерли в молчаливом ожидании. Тишина. Лишь изредка слышится поскрип снега под сапогами. От здания штаба, в торжественном молчании, двигается группа командного и преподавательского состава училища во главе с подполковником Самойловым. Тут же и капитан Краснобаев, и старик Матевосян, и преподаватели: Пулкас, Лавров, Воронов. Пришли проводить нас и командиры наших учебных подразделений: Тимощенко, Кузнецов, Козлов, Нецветаев, Стрекопытов, Стецунов, Слюсарь. Синенко, он теперь старший лейтенант, и политрук Гераськин едут с нами в качестве сопровождающих – они стоят на правом фланге первой шеренги.

Оркестр взрывает морозную тишину мерно-торжественными звуками встречного марша. Самойлов подходит на положенное расстояние и останавливается. К горлу подступает комок, слезы слепят глаза. Смолк оркестр. И вдруг, быть может впервые, звучит команда:

– Товарищи офицеры! Под знамя смир-р-рна-а!

Отбивая строевым, эскорт выносит знамя. Оно плывет вдоль наших рядов. В центре знамя герб страны, по верху: «ВЕЛИКОУСТЮГСКОЕ ВОЕННОЕ», а по низу – «ПЕХОТНОЕ УЧИЛИЩЕ». Оркестр обрывает марш, и знамя замирает на месте – в голове колонны, на правом фланге. Раздается команда:

– Слушать приказ командующего Архангельским военным округом за номером 060. – И далее: присвоить воинское звание «лейтенант». Идет длинный перечень фамилий по алфавиту, и вот ухо улавливает: Николаеву Андрею Владимировичу, одна тысяча девятьсот двадцать второго года рождения. Приказ зачитан.

Комиссар Матевосян что-то выкрикивает своим резким, гортанным голосом. Понять трудно. Воспринимаются не слова, а эмоции. Он что-то говорит об исключительности нашего выпуска. О том, что такого набора, как наш, военное училище никогда не видало и вряд ли когда увидит. Он желает нам боевой славы, удачной службы и счастливой победы.

– Я надеюсь, – взмахнув в воздухе кулаком, выкрикивает напоследок комиссар, – что если и не все из вас станут генералами, то уж до полковника должны дойти многие.

Шеренги взревели «ура», в руках приветственно замелькали шапки. То была славная, теплая минута всех охватившего задушевного восторга. Волнение улеглось, и послышалась команда:

– К торжественному маршу!

В последний раз, отбивая шаг, проходит бывший учебный минометно-артиллерийский дивизион перед начальником училища, перед своими командирами и преподавателями. Впереди строя, приложив ладонь правой руки к ушанке, припадая на раненую ногу, идет бывший наш взводный – старший лейтенант Синенко. Скоро, очень скоро мы расстанемся с ним. Он едет в распоряжение резерва НКО через Москву, и я дал ему свой московский адрес, попросив зайти навестить мою мать.

Под звуки марша «Прощание славянки» мы идем через весь город. На тротуарах стоят люди – в большинстве это женщины, многие плачут, утирая глаза платком. Оркестр сопровождает нас до выхода на Няндомский тракт. Предстоит обратный путь от Каргополя до Няндомы – восемьдесят шесть километров. Вот и мост через Онегу – тогдашняя городская застава. В морозном воздухе запела труба, и душу наполнили звуки старинного сигнала русской армии, сигнала, памятного мне с детства: «Слушать всем! Последний поход!» Смолкла труба, рассыпался строй! Все поздравляют друг друга, смеются, кучками бредут по накатанной снежной дороге. Она теперь ровная, гладкая, утрамбованная машинами. Оркестранты машут нам своими инструментами, и яркие всполохи солнца сверкают радостной иллюминацией на их трубах.

– Вот вы и вольные казаки, – говорит, улыбаясь, Синенко, – до Няндомы добираемось як хто сможеть: пешком ли, на машинах. Устреча в Няндоме на вокзале, ежедневно, у семнадцать ноль-ноль!

Длинной вереницей растянулась наша колонна по обочине шоссе. Многие сразу же вскочили на попутные машины, и первым среди них был вездесущий Артюх.

Прощай, Каргополь! Прощай, пехотное училище! Ты перевоспитывало, перековывало избалованных, изнеженных московских мальчишек в сознательных и волевых офицеров. Первоначально нас было более 600, а к выпуску дошло лишь 120.