На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Недолго просуществовало оно после нашего выпуска – его расформировали за ненадобностью приказом от 29 июля 1945 года.

Дорога на фронт

29 января. Вот мы и офицеры. Оправив лямки вещевого мешка, я бросаю последний и прощальный взгляд на Каргополь и иду по дороге твердым и уверенным шагом.

– Ну и куда ты так спешишь, – услышал я вдруг, словно посторонний, свой же собственный внутренний голос.

– Куда? – как бы переспросил я сам себя и неуверенно ответил: – Очевидно, я спешу в Неведомое Будущее.

– А что там, ты знаешь? – как бы кто-то со стороны задает мне этот провокационный вопрос. – Ведь идешь-то ты не куда-нибудь, а на фронт! А знаешь ли ты, что такое фронт?!

Что там, на фронте, я не знал даже отдаленно. Я шел и смотрел на рябившую искорками в глазах, на накатанную и ровную снежную дорогу. Рядом со мною идет сутуловатый Саша Гришин.

– Спешить, пожалуй, не надо, – обращается он ко мне, – давай-ка зайдем куда-нибудь чайку напиться. Обмозговать ситуацию, переварить события.

Я соглашаюсь. Пройдя километров пять, мы постучались в крайний дом небольшой деревеньки Гусево. Отдохнули, напились чаю, позавтракали, прикрепили кубики на петлицы, поблагодарили хозяев и пошли дальше. Километров еще через четырнадцать, за изгибом Няндомского тракта, у погоста Малая Шалга, решили заночевать. Утро вечера мудренее.

Хозяйка дома, пожилая русская женщина, каких обычно зовут «старушками», гостеприимная и жалостная ко всякому путнику, вскипятила самовар, выставила топленого молока, квашеной капусты, картошку в чугунке, соленых грибов. О боже! Какой же благодатной и райской показалась нам эта незатейливая еда – еда простого русского человека. Заварили чай. Стол стоит у окна, а там – за окном, в лучах заходящего солнца, сверкает гладью Няндомский тракт. Глядя в небольшое, подернутое изморозью оконце, мы наблюдаем, как мимо нас идут остатки нашей колонны. Никто больше не осел в этой маленькой деревеньке.

Дом небольшой, но очень теплый. За ужином беседуем с хозяйкой. И никогда, наверное, не забыть мне этой беседы при свете сухой лучины.

Подумать только, в середине XX века и горящая лучина в средневековом кованом поставце. Да и чем могла эта женщина освещать свою избу вдали от электролинии, без керосина и свечей? Спать легли на полатях под тулупами. Шуршали тараканы, пахло русской деревней – запахом неповторимым, родным и приятным.

Поутру, встав на заре, хозяйка сварила нам каши на завтрак и в дорогу. Не спеша, поев каши с молоком, налившись чаю, стали караулить попутную машину. Наши ушли вперед, и конкурентов, по-видимому, не предвиделось. Две грузовые полуторки прошли мимо, третья затормозила. Договорились быстро: стакан махорки и четыре армейских сухаря. Нам повезло. Говорили, что такса здесь пять килограммов хлеба. Сухари я сэкономил заранее, лежа в госпитале. Махорка была Сашина. Старушке, приютившей нас, дали двадцать пять рублей и кусок хозяйственного мыла. Она была довольна, провожала нас до калитки и все твердила: «Храни вас Господь и Пресвятая Мать Богородица».

Через шесть часов мы были уже в Няндоме. Продрогли страшно. День, как и вчера, был солнечный, тихий и морозный. По дороге мы обгоняли остатки нашей колонны, и кое-кто подсел к нам в кузов.

«30 января 1943 года, – записал я в тот день вечером, – первый день нашей самостоятельной жизни. Ощущение необычное и странное. На вокзале в Няндоме какой-то солдат, шедший мимо, вытаращил глаза, вытянулся и взметнул ладонь к шапке. „Что это он так?“ – удивился я и даже оглянулся. Оказывается, это он перед нами, а мы ему даже не ответили. Нужно быть внимательнее».

Остаток дня шатались по городу. Зашли на рынок, потолкались по барахолке. Здесь всё только меняют и деньги не жалуют. Комендантский патруль прошел мимо – не остановил, не потребовал увольнительной. Всюду свободный проход.

– Где жить-то будем? – спросил я у Гришина. – Надо куда-то приткнуться. Да и о жратве подумать не мешает!

– Знаешь что, – доверительно прошептал Гришин, – попробуем толкнуться в «Райпотребсоюз». Чем черт не шутит, а?

Председатель «Райпотребсоюза», мужеподобная женщина, отнеслась к нам сочувственно и устроила обед в литерную столовую по «первому талону», то есть в отделение для ответственных работников.

– Порядок! – Саша Гришин от удовольствия потирал ладони. – Остается проблема с жильем. Шататься по квартирам – удовольствие не из приятных. Попробуем толкнуться в гостиницу.

– Что ж, попробуем, – согласился я.

Гостиница в Няндоме одна, двухэтажная, рубленная из добротного сосняка, окна большие, номера просторные, теплые, отопление печное. Нас разместили в компании двух лейтенантов-летчиков, добродушных и приветливых ребят. Вдоль стен четыре металлические кровати с пружинными сетками, ватными матрацами и теплыми шерстяными одеялами, чистым бельем и перовыми подушками.

– Это тебе не казарменная койка. – Гришин довольно подмигнул мне и стал пробовать упругость одной из кроватей.

– Что, из училища, что ли? – поинтересовались летчики.

– Угу, – промычал Гришин, – из училища.