На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Командир второго орудия – сержант Спиридонов. Сухопарый, сильный и рябой парень лет двадцати пяти. Спиридонов – коренной сибиряк, молчаливый, выдержанный, с характерным говором и присказкой «однако». Как и Шарапов, он был трудолюбив, умел делать все хорошо и добросовестно. Шарапова Спиридонов ценил и уважал как человека, с которым нужно ладить. Но близости, даже товарищеской, меж ними не было – слишком разные они были люди. Водки, даже «наркомовской пайки», Спиридонов не пил. Он менял ее на хлеб, на махорку. Смеялся крайне редко и дружил лишь со своим напарником и подчиненным Зюбиным.

Второй номер второго орудия – рядовой Зюбин. Ему 22 года, и он «вор в законе». Зюбин гордится своей принадлежностью к уголовному миру и не считает это «позорным». Он обладает феноменальной силой и шестидесятикилограммовый миномет перетаскивает один, взвалив его на плечи. Речь Зюбина пересыпана тюремными словечками и воровским жаргоном. Взгляд его тяжелый и угрюмый. Зюбин откровенно презирает «мужиков», то есть не «блатных». С офицерами говорит грубо и всех называет лагерной кличкой «начальник». Пайку свою не прячет, а кладет на приполок открыто. Знает: его хлеб никто не посмеет взять. Водки, как и Спиридонов, Зюбин не пьет. «Не то место тут, начальник, чтобы пьянствовать, – объяснил он мне однажды, – а „каплей“ что душу травить». Фронтовую службу Зюбин несет исправно, даже безропотно, не прекословит, от работы не отлынивает, ни с кем не конфликтует: «Тут всё ж не то, что в зоне».

И Спиридонов, и Зюбин – бывшие зэки. Это их объединяет. Они вместе едят, рядом спят, на пару работают и считаются «корешами». У них великолепное трофейное оружие – вороненые МП-40 и золингеновские штурмовые ножи. В вещевых мешках только самое необходимое: сухари, табак, бритва и патроны – много патронов. Шинелей и обмоток Спиридонов и Зюбин не признавали. Носили «клифты», то есть телогрейки, а на ногах немецкие трофейные сапоги желтой кожи, на гвоздях и подковах. Еще до моего прибытия в полк Зюбин случайно поранил руку. Опасаясь обвинения в самостреле, Зюбин не пошел в госпиталь, а «ишачил» наравне со всеми.

Солдаты откровенно боялись Зюбина и остерегались Спиридонова, хотя за все то время, что я их знал, они никому не причинили ничего дурного, не сделали никакого вреда.

Минометная рота занимает две землянки в общей линии жилых блиндажей, вырытых вдоль восточной опушки леса, уходящего своим массивом в глубину Смердынского мешка. Землянка вместительная и комфортабельная. Стены забраны еловыми плахами, аккуратно подогнанными друг к другу. Справа от входа – крепкие двухъярусные нары из ровных еловых жердей, покрытых трофейными одеялами по набросанному лапнику. Слева, в дальнем углу – топчан командира роты и дощатый столик у стены. В ближнем – чугунная печь с конфоркой и гофрированной выводной трубой. Землянка углублена в грунт, имеет четыре наката кровли и лестницу, со вкусом забранную неошкуренными березовыми жердями. Поражает чистота работы, несвойственная нашим даже профессиональным саперам. Особенно удивляют ровные березовые настилы, проложенные в промежутках между землянками.

– Так землянки-то, однако, немецкие, – ответил Спиридонов на мой вопрос: «Почему выходы из землянок обращены в сторону противника, а не к нам в тыл, как предписывается наставлением по инженерному делу?»

22 февраля. Официально актом оформлена передача первого взвода минометной роты первого батальона 1069-го стрелкового полка лейтенантом Вардарьяном лейтенанту Николаеву, в чем оба и расписались на означенном документе.

В тот же день командир роты решил провести демонстративные стрельбы одним лишь моим, то есть первым, взводом. Корректировать огонь и наблюдать за результатами Старший поручил Вардарьяну. Было ясно: командир роты устраивает мне экзамен. Разложив на столе карту, Федоров деловито объясняет положение на переднем крае. Долго говорит о том, какие участки территории противника держит под своим огнем наша четырехствольная батарея и какую именно конкретно цель должен буду теперь поразить я своими двумя минометами. Получив задание и вооружившись компасом, я занялся математическими выкладками исходных данных для стрельбы с закрытых позиций. На огневой сидели солдаты обоих взводов, курили махру и о чем-то меж собой перешучивались. Шарапов был явно не в духе: возбужденно посматривал на меня, щуря свои хитрые, плутоватые глаза.

Как только с НП позвонил Вардарьян и приказал доложить о готовности взвода, Шарапов поднялся с бревна, на котором сидел, лихо сплюнул, усмехнулся и прошептал: «Убери ты от греха свои бумажки, и не суйся ты тут со своим компастом». Он так и сказал: «компастом». И продолжил: «Стреляем по этим целям не впервой, все данные давно известны. Старшой тебя просто на пушку берет. Арчаков, – крикнул Шарапов, – неси ящик! Спиридонов, готов, что ли?! Давай разом».