На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

Парикмахер, разбитной малый с закушенной в углу рта папиросой, лихо орудует ножницами. Здесь, на передовой, несмотря на обилие бельевых вшей, никто не требует от солдат обязательной стрижки под машинку. И у каждого из них есть хотя бы небольшой клок волос на голове. И только лишь сержант Сушинцев имеет лысину во всю голову. Подровнял и я свои, успевшие уже значительно отрасти за это время, волосы и спрыснул цветочным, страшно вонючим, одеколоном.

После бани, естественно, все отдыхают. В степановской землянке полно народа. Идет вторая неделя нашего пребывания на передовой, период своеобразной адаптации во фронтовой обстановке. Мы – необстрелянные новички, оказались в среде многоопытных фронтовиков, людей, закаленных боями. С этим приходится считаться. И я сознавал, отдавал себе отчет в том, что лично мне предстоят немалые духовно-нравственные испытания, по сравнению с которыми тяготы чисто материально-физического порядка могут показаться несерьезными и как бы отойти на задний план. Вспомнил я тут изречение святого Тихона Воронежского, неоднократно цитируемое мне Олегом Радченко: «Надобно прежде научитися собою владети, и тако над другими власть принимати. Разсуждай сие и берегись зла».

1 марта. Позаимствовав у Вардарьяна топографическую карту, двухверстку, я стал детально изучать место нашего расположения в общей линии обороны полка. Мы находимся в 15 километрах на северо-восток от станции Любань Октябрьской железной дороги. Передний край здесь своим левым флангом опирается на естественную преграду – речку Тигоду, как раз в том месте, где в нее впадает речка Смердынка. Отсюда линия обороны, оставляя у противника разрушенную и сожженную деревню Смердынь, идет резко на запад, образуя тот самый Смердынский мешок, который и стал трагическим свидетелем нашей неудавшейся попытки прорыва на Любань. Острие Смердынского мешка, чуть шире километра, вышло на западную опушку Смердынского леса. Далее линия обороны, идя в северо-восточном направлении, опирается своим правым флангом на проселочную дорогу. Расстояние точек правого и левого флангов Смердынского мешка, если мерить по этой дороге, чуть более двух с половиной километров. Почти вся площадь Смердынского мешка занята лесом. Нейтральная полоса, проходя по лесу, в среднем приближается к ста метрам. Там же, где линия обороны выходит на опушку и нейтральная зона образуется открытым пространством, ширина ее доходит до пятисот метров. Наблюдательный пункт нашей батареи на переднем крае, как раз напротив деревни Смердынь.

В шестикратный бинокль отчетливо видны развалины сожженных и разоренных домов, одиноко торчащие остовы обгорелых печных труб, уродливые скелеты обглоданных снарядами приусадебных деревьев. Ячейка наблюдательного пункта сооружена из снега подобно тому, как ребятишки строят игрушечные снежные крепости. Назначение – исключительно маскировочное. Стереотрубы нет, и бинокль только один. Лежать в такой снежной берлоге у отверстия наблюдательной щели, в одной шинели, без мехового жилета, без шерстяного обмундирования, без ватных брюк, холодно, сыро и отвратительно. Наступала оттепель, снег стал тяжелым и мокрым. В воздухе запахло весной. Небо серое и мрачное, с низкими тяжелыми тучами, давит на душу. По утрам стоят туманы, а на хвое висят, сверкающие бриллиантовыми искорками, капели. Вардарьян предложил мне свой овчинный полушубок – я отказываться не стал. Старшине Путятину в службах тыла удалось добыть для нас только лишь ватные брюки б/у, то есть после раненых или убитых. Приятного мало, но на дежурстве без ватных брюк совсем плохо. Вардарьян ходит в моей шинели и страшно доволен.

Странно, думал я, лежа в снежной конуре на НП в теплом вардарьяновском полушубке, сколько расходует человек своих чувств попусту, сколько в жизни человеческой неоправданной суеты и ненужных хлопот. Хотя бы связанных с этими петлицами, кубиками, шевронами и прочим.

Утром привезли продукты, дополнительный комсоставский паек и табак. Лежа на дежурстве в снежной конуре и глядя в перспективу переднего края немцев, начинаешь испытывать сильное нервное перенапряжение. И я начал курить – хороший трубочный табак если и не снимал, то в значительной степени ослаблял стрессовую ситуацию. Трубки у меня еще не было, но Зюбин подарил мне великолепный наборный мундштук. Такие мундштуки изготовляются слесарями артиллерийских мастерских из кусочков авиационного плексигласа и вымениваются на сахар или на водку. Мой мундштук, с которым я не расставался всю войну, цел и теперь – лопнул только его костяной наконечник, изгры-занный зубами.

2 марта. К вечеру Старшего вызвали к комбату на совещание. Вернувшись, Старший долго о чем-то шептался с Вардарьяном, игнорируя наше присутствие. Говорили они вполголоса, но, лежа на верхних нарах, я все-таки уловил смысл: нас переводят куда-то в иное место и, судя по всему, в самую глубину захваченного нами плацдарма. То есть в глубину Смердынского мешка. На завтра будто бы назначена и рекогносцировка.