На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

3 марта. Сразу после завтрака командир роты, ничего конкретно не объясняя, приказал мне и Липатову «быть готовыми». Что, собственно, подразумевалось под этим «быть готовыми» сказано не было. Топографических карт, необходимых при любой рекогносцировке, у нас нет. На всякий случай я приготовил чистый лист бумаги, заточил карандаши и осмотрел свою винтовку. Федя не стал собирать ничего, под тем предлогом, что он вообще не у дел.

В путь тронулись в двенадцатом часу. Впереди командир роты Федоров со своим ординарцем, за ними командир второго взвода Степанов, Липатов и я. Замыкал шествие Вардарьян.

Придя на место, командир роты сориентировал свою карту по компасу и стал озираться по сторонам. Мы стояли в центре неширокой лесной поляны, окаймленной высоким сосновым лесом. Степанов и Вардарьян подстраивали свои планшетки под ориентацию командира роты. Я стою тут же, опираясь на винтовку, но у меня нет ни карты, ни планшетки. Старший сумрачно посмотрел на меня и, переведя свой взгляд на Липатова, спросил, почему он без оружия. Федя промолчал. Выждав некоторое время, командир роты стал объяснять, тыча в карту карандашом, где должны быть огневые, где землянки, где склады боеприпасов, где наблюдательные пункты и как ориентировать минометы по секторам обстрела. Вардарьян и Степанов внимательно слушали, сверялись с местностью, что-то отмечали на своих картах, что-то записывали. Я стоял молча и даже спрятал приготовленную бумагу. Меня начинало раздражать и злить подобное отношение к нам Старшего. Почему он не предупредил нас заранее: я бы мог скалькировать для себя необходимые кроки местности. Федоров почему-то преднамеренно нас игнорировал и тем самым унижал. Я нервно барабанил пальцами по деревянному ложу винтовки, забыв уже, зачем и для чего я здесь. Э, да черт с ним, я не у него в гостях, а на службе. Все равно минометы будут стоять батареей в одну линию: и мои, и степановские. А когда будем пристреливать, возьму карту у Вардарьяна. С рекогносцировки возвращались затемно, в том же порядке. Неприязнь и злоба душили меня. На сердце давило камнем. Хотелось вздохнуть полной грудью, а воздуха не хватало. Теперь солдатам станет известно, как обошелся с нами Старший. Его ординарец, его Сынок, присутствовал при этом. У мальчишки новенький ППШ, и он нагло посматривает на нас, на наши трехлинейки. Поужинав, я ушел дежурить на НП. На завтра назначена передислокация. А, пусть собираются без меня, как хотят. В холодной, сырой, снежной берлоге на переднем крае мне стало легче и отраднее, нежели в теплой землянке, под одной крышей со Старшим, его Сынком, с Шараповым и другими. Один Вардарьян – добрый, душевный малый, но и он под каблуком у Старшего. На сыром снегу полушубок быстро отволг, стало холодно, а согреться было негде.

4 марта. Еще до завтрака солдаты стали готовиться к переезду. Собирали скарб. Из березовых хлыстов, длинных и гибких, мастерили волокуши и грузили на них минометы и пожитки. Лошадей нет, и все нужно тащить на себе. Два толстых конца волокуши крепятся так, чтобы в них, как в оглобли, можно впрячься человеку или двоим; а тонкие концы, или хлысты, должны волочиться по земле. Середину волокуши заплетают прутьями, стягивают проволокой или телефонным кабелем, вставляют деревянные распорки и нагружают разного рода скарбом. Тут только стало мне ведомо, что, помимо личных вещей, оружия и боеприпасов, в подразделении, состоящем пусть из пяти человек, набирается уйма самого нужного и необходимого: лопаты, топоры, пилы, ведра, печка, одеяла, плащ-палатки, даже трофейные шинели, которые солдаты используют в непогоду. И все это нужно собрать, упаковать и перевезти на новое место.

В довершение всех неприятностей, обрушившихся на меня в тот день, старшина роты Путятин и сержант степа-новского взвода Сушинцев, опередив Шарапова, захватили на отведенной нам поляне единственный бугор, оставив нам низину. Шарапов, притащившийся последним со своими волокушами, разразился в мой адрес беззастенчивой бранью.

– Ты что, мать твою в душу так, – орал он на меня, не стесняясь ни солдат, ни офицеров, – все просрал! Тебя зачем на рекогносцировку посылали?! Ворон считать?! Старшина да Сушинцев бугор захватили. Степанов – он мужик хитрый. О своих позаботился. А ты чего смотрел? Теперь нам в низине воду хлебать, да?!

«Проклятье, – думал я про себя, – откуда мне знать, что помимо определения места расположения огневых позиций батареи и сектора обстрела, который мне и так остался не вполне ясен из-за отсутствия карты и схемы, я еще, оказывается, должен опередить Степанова и захватить какой-то там бугор в лесу на поляне».

Спиридонов слушал брань Шарапова молча, на меня не смотрел. А когда Шарапов выдохся, спокойно произнес:

– Будем, однако, с наростом рубить.

– Будем! – рявкнул Шарапов. И вдруг, будто вспыхнувшая последним пламенем догорающая свеча, выпалил: – Будет он тебе лес пилять! – И, кивнув в мою сторону, побежал куда-то прочь.