На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

На расчищенном от снега пространстве я увидел наконец первые венцы нашего будущего блиндажа. А что же, собственно, собирались строить Шарапов со Спиридоновым? Выбирая и размечая лес, они уже точно знали, куда и для чего будет использовано спиленное бревно. Они не спорили, не препирались, и план строения, несомненно, должен был быть им хорошо известен. Это так! Он им известен, но не известен мне, и я не имею о том ни малейшего представления. Как быть, как вести себя? И я решил: пусть делают, как знают. «Доверяйте опытным сержантам», – вспомнились мне тут слова пожилого капитана в Тальцах. Внешне же я вел себя так, как будто мне все известно и я со всем согласен.

Через некоторое время я увидел, что землянка наша предполагалась с выступающими, над поверхностью земли тремя венцами стен. Толщина этих стен должна составлять около полутора метров. Первоначально я немало был удивлен, когда увидел, что на бугре вначале рыли котлованы, а мои солдаты, наоборот, прежде рубили стены. Спрашивать, естественно, я не стал. А вскоре сам догадался. Задумав строить землянку с «наростом», то есть со стенами, выступающими над поверхностью земли, они эту полутораметровую толщину стен и будут засыпать вынимаемым из ямы грунтом. Так они и поступили. Глубина выкопанной ямы соответствовала уровню нар – то есть чтобы от уровня потолка до поверхности нар было не менее метра. Ровно посередине котлована прорыли поперечную канаву, глубиною до полметра и шириной сантиметров в шестьдесят, образовавшую проход между нарами. На противоположном от дверного проема конце канавы установили печку. Шарапов смастерил ее из каких-то трофейных металлических коробов и консервных банок из-под американской колбасы. Как ни странно, но к вечеру землянка была готова. Зюбин нарубил сухих дров. Запылал животворный огонь. И в нашем помещении стало тепло и уютно.

– Прямого попадания не выдержит, это факт, – изрек Шарапов, довольно потирая руки, – ну хоть от пуль и осколков схорониться можно.

– Золотые у тебя ребята! – крикнул проходивший мимо Вардарьян.

Нарубив оставшейся хвои, солдаты разложили ее на нарах, покрыли трофейными одеялами; воздух в землянке прогрелся и стал сухим. На нарах разместились по трое с каждой стороны. Мне предоставили место у печки слева, рядом со мной Спиридонов, у двери Зюбин. Напротив меня у печки Шарапов, рядом с ним Морин, у выхода Арчаков. Тут тоже своя устоявшаяся иерархия.

К вечеру готовы были и прочие землянки. На нашей небольшой поляне, окруженной лесом, подымались к небу три витиеватых столбика сизого дыма.

– Теперь, однако, «рамы» ждать нужно, – сказал Спиридонов, всматриваясь в пасмурное небо.

«Рамой» солдаты звали двухфюзеляжный самолет-разведчик немцев «Фокке-Вульф-189».

6 марта. Утро ознаменовалось появлением в проеме двери, занавешенной одеялом, улыбающейся физиономии старшины Путятина с металлическим стаканчиком и канистрой водки.

– С новосельицем вас дак! – певуче окая, произнес старшина. – И водочка дак ко времени-тко.

Шарапов зажег кусок просмоленного кабеля, подвешенного к потолку, и старшина по порядку стал оделять всех водкой. Морин, Зюбин, Арчаков собирались за завтраком. Выпив свои сто грамм и ощутив внутри приятную теплоту, я вновь растянулся на нарах в ожидании прихода солдат с котелками.

– В проходе-то вон, вишь, вода как набегает, – сказал Шарапов обращаясь к Спиридонову.

– Колодец рыть, однако, нужно, – ответил тот, – перед входом нужно рыть. Дежурный черпать будет. А то, однако, затопит.

– Эт-то точно, затопит, – отозвался, зевая, Шарапов, – черпать будем.

Приподнявшись с нар, я увидел в проходе лужу, образовавшуюся за ночь. Осторожно, чтобы не замочить ног, я выбрался из блиндажа. В сыром утреннем тумане обозначались силуэты ближайших деревьев. На иглах сосен и елей висели нежные капельки воды. Засучив рукава гимнастерки, я пошел туда, где вчера из воронки наши солдаты брали воду. Снег за ночь осел настолько, что в некоторых местах обнажились даже следы недавних боев за этот дальний угол нашего Смердынского мешка. Перекинув полотенце через плечо, с мыльницей в руках я было уже собрался умываться, как глаза мои столкнулись взглядом с глазами мертвого молодого лейтенанта, появившегося из-под растаявшего снега. У лейтенанта спокойное тонкое лицо, русые волосы, волнами ниспадавшие с покатого лба. Синие-синие глаза неподвижно смотрели мимо меня в небо. Капельками крови, застывшей на петлицах суконной гимнастерки, сверкали лейтенантские кубики. Сапоги и ремень уже успели снять. Лейтенант, несомненно, был моим сверстником – он прошел почти до конца рокового выступа и пал, сраженный осколком тяжелого снаряда, выкопавшего воронку – ту самую воронку, из которой солдаты черпали воду, а я собирался умываться.