На все времена. Статьи о творчестве Владимира Бояринова

Но вернёмся к дороге испытаний. Приехал Владимир Бояринов в Москву уже много повидавшим, пережившим. Случилось так, что многое, дорогое ему с детства, оказалось очень даже востребованным на занятиях в семинаре Егора Исаева. Руководитель почувствовал земную крепь Бояринова, почувствовал своим мужицким нутром, которое жило в нём, воронежском крестьянине, затем фронтовике, и уж потом мастере.

Я сам не раз бывал на занятиях семинара Егора Александровича. Речь на них шла не только и не столько о строчечной сути обсуждаемых стихов студентов, а в основном о русской культуре, о народном поэтическом творчестве, о жанрах этих кладовых национального духа. Помню, например, занятие, на котором обсуждалась сказка, представленная на обсуждение одним из студентов. Итоги обсуждения подводил руководитель. Вот только некоторые фрагменты суждений Егора Александровича.

«Ни одна сказка не писалась для книжки. Но если она чуть-чуть ударена морозцем печатания – это уже не сказка, она убита. Потому надо просто рассказывать, а не как сделал наш товарищ. У него сказка уже претендует на печатный станок. Да это и не только его беда, но и многих наших сказок, которые пишутся для книги».

«Представьте. Человек пришел и поздоровался. А я гляжу, что он принес? А вдруг на возу приехал и привёз что-нибудь? Когда человек приедет с чем-нибудь (или с мыслью), сказка обязательно несёт что-то, и куда-то, и для чего-то. В данном случае я не вижу, куда и для чего несёт автор свою сказку. А ведь сказка велика тем, что содержит великий, одухотворенный, возведенный в степень символики реализм. Не каждый может написать сказку. Гоголь написал, когда вспомнил себя на хуторе близ Диканьки. Потом написал «Нос». Для чего эта фантасмагория, мы знаем. Сказка нас просветляет, делает любопытными. Но мы, замечаю, стали такими серьезными, что перестали интересоваться. Это страшная взрослость. Настоящую взрослость несёт в себе маленький ребенок, она в его наиве. Потеряв этот наив, человек мнит себя интеллектуалом… Все интеллектуалы. Высоко. Стильно. Ум-разум. Это же всё опре-делительно. Стать настолько интеллектуальным, что забудешь, как чувствуешь. Я лично не хочу. Представьте, все академики! Но такого быть не может, как хотели бы уж очень большие радетели интеллектуализма. И не может быть потому, что академики тоже хотят сказку и любят её…»

На этом оборву свои записи и признаюсь, что в то время я очень сожалел, что не занимаюсь в семинаре Егора Исаева. Нынче же понимаю, что включенные в осмысление народного творчества студенты по-новому начинали осознавать те «кладовые солнца», какие несли в себе оттуда, из детства. И окроплённые живой водой чувственного восприятия, они окрашивали мир собственной души, и он, этот мир, выливался в стихи. Поэтому мне стало понятно, откуда это многообразие народных присказок, частушек, заговоров, прибауток, небылиц в стихах Владимира Бояринова, о чём он признается:

Ни тепло, ни холодно

Мне от тех смешков:

Прикопил я смолоду

Песен сто мешков!

И эти смешки не механически включены в живую ткань его стиха, как нечто у кого-то почерпнутое. Это всё своё, усвоенное однажды и навсегда в самой стихии народного бытия, как собственно и у многих русских поэтов, рожденных на земле деревенской. Живой фольклор родного края, обнаруживаясь в стихах, конечно же, не претендует на самобытность и оригинальность. Естество вообще лишено всяких претензий. В самом деле,

Ой да не по нашей воле

Расходилась вьюга в поле!

Вьюга в поле расходилась,

Наша доля заблудилась.

Ой да не по нашей воле

Не нашлось приюта доле.

Наша доля волком воет —

Никто двери не откроет.

А возьмите его «Небылицы». Они словно выхвачены из живого разговора с односельчанами.

Не ищите за столом

Небывалое в былом,

Не толкуйте всем кагалом

Про былое в небывалом.

Даже маленькая вошь

Отличит от сказки ложь,

А подкованные блохи

В дипломатиях не плохи.

Завершаются его «небылицы» так:

А нахмурится словечко —

Перестанет ездить печка

Между двух в стране столиц,

Между русских небылиц!

Не знаю, прав ли, но из общения с лирикой Бояринова вынес твердое убеждение: он никогда не писал того, чего не чувствовал, ничего не придумывал, как и не отрицал своей нерасторжимой связи с родиной, с тем, что сам пережил и переосмыслил. Когда душа неспокойна, когда мысли не в ладу с сиюминутным состоянием, он пойдёт к берегу омута, сядет под ракитовым деревом.