На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Всех троих втолкнули в какую-то маленькую клетку. Сперва они ничего не видели, потому что, несмотря на толстые железные решетки в окнах, ставни были из предосторожности заперты. Эрнест зажег спичку и, подняв ее над головой, окинул взором свое новое жилище. Оно было неказисто. В одном углу стояли деревянные нары с небольшим косым возвышением у стены вместо подушки. В другом виднелось высокое, вонючее ведро. Пол был каменный, в некоторых местах выдолбленный точно промоинами. По стенам ползали насекомые, быстро убегавшие в свои закоулки, испугавшись неожиданного света.

— Ну, вот, мы хотели нанимать комнату, а теперь переночуем даром, — сказал со смехом Роберт, бросая на нары свой маленький узелок.

— Ничего, бывало и хуже, — сказал Эрнест, оканчивая осмотр.

Пленники расположились на нарах, — так как другой мебели не было, — кто сидя, кто лежа, и через час все трое спали тем крепким сном, какой бывает только в этом счастливом возрасте.

Они проснулись рано. Солнечный свет проникал сквозь щели между ставнями и играл на грязном полу тюрьмы так же весело, как на лужайке, где резвится кучка детей с кудрявыми головками.

Первое пробуждение в тюрьме — ужасно. Впечатления свободы так еще свежи и живы, что вид тюрьмы производит действие, похожее на удар обухом по голове.

Все трое испытывали щемящее, ноющее чувство.

— Вероятно, нас скоро поведут к допросу, — сказал Роберт, стараясь казаться бодрым.

— Да, — отвечал Эрнест, — нам нужно приготовиться. Манискалько сообразит, что если мы пришли одни, то, значит, рассчитывали найти товарищей в самом городе. Конечно, ему захочется узнать их имена… Понимаешь?

Он многозначительно взглянул на Роберта.

Роберт не был труслив — он доказал это на поле битвы. Но зловещие слова друга заставили его побледнеть. Он понял, на что тот намекает.

Действительно, пытка в самых ужасных ее видах употреблялась бурбонской полицией при допросах политических преступников. Это — факт, несомненно доказанный.

Эрнест лично знал несколько живых свидетельств справедливости слухов, ходивших по всей Италии о правосудии неаполитанских бурбонов. Он знал, что та же участь ожидает, быть может, и их, и потому хотел заранее приготовить своих еще неопытных товарищей к худшему.

— Помнишь мессинца Винцо? — спросил он Роберта: — того самого, который приезжал к Мадзини в 55-м году?

— Помню. Он был потом у Гарибальди, там я встретился с ним.

— Ну, теперь он на всю жизнь калека. Его схватили; полицейский комиссар Карега приказал избить его палками до полусмерти, потом его привязали за ноги к одной колонне, за руки к другой и на его распятом в таком виде теле стал прыгать сам Карега, приговаривая: а ну-ка, развязывай язык-то, развязывай!

— О, мерзавцы! — вскричали в один голос Валентин и Роберт, у которых негодование заглушило все прочие чувства.

— Бывало и хуже, — продолжал Эрнест. — Другой мессинец, Джованни Виена, в январе пятьдесят девятого года прибыл в Палермо по торговым делам. Его арестовывают, обыскивают и находят шифрованную записку без адреса. На допросе он отказывается сказать, кому она должна быть передана. Тогда полицейский комиссар Понтило приказывает положить его в мешок, бросает его в лодку и плывет с ним к пустынному мысу Цафферано[311], находящемуся неподалеку от Палермо. Здесь несчастного Виену спускают в море и держат под водою до тех пор, пока он не перестает шевелиться в своем мешке. Тогда его вытаскивают, приводят в чувство и снова уговаривают выдать своих товарищей. Когда же бесстрашный юноша отказался предать их, его снова сажают в мешок и бросают в море, а потом еле живого привозят обратно в Палермо.

— Да неужели же это правда! — вскричал Роберт.

— Сущая правда! — отвечал Эрнест. — Бурбонская полиция способна на всё и не останавливается ни перед чем, если ей нужно выведать какие-нибудь важные тайны. Это ни для кого не секрет, и нам, друзья мои, нужно приготовиться ко всему. Этот самый Манискалько завел наручники с нажимными винтами. Следователь Бруно связывает допрашиваемых таким образом, что помещает их голову между ногами. Другие обматывают головы тонкими бечевками и потом закручивают их палкой, пока они не врежутся в череп до самой кости. Третьи…

В эту самую минуту загремели запоры, и все трое невольно побледнели.

Вошло несколько карабинеров в сопровождении ключаря. На руки пленников наложили меноты[312] и повели по длинным извилистым коридорам, по бокам которых видно было множество черных дверей. Наконец, они остановились у двери, охраняемой часовыми с ружьем. Ключарь отворил ее, и они очутились в следственном зале. Это была темная комната с узкими бойницами вместо окон, как во всех средневековых зданиях. Тусклый полусвет, проникавший сквозь эти щели, падал прямо в спину трем человекам, сидевшим за большим дубовым столом, покрытым бумагами. Это были следователь, его секретарь и монах, всегда присутствовавший на всех допросах, чтобы приобщить допрашиваемого святых тайн, в случае, если бы это понадобилось.