На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Целую ночь я не могла уснуть. Планы один другого несбыточнее теснились в моей голове. Я собиралась бежать из родительского дома. Куда, зачем? Ничего этого я не знала. Но я чувствовала, что не могу помириться с этой жизнью, что я должна разорвать свою цепь. Я женщина, думала я, и мужчины говорят, что мы осуждены на исполнение бессмысленных домашних работ, чтобы они могли развивать свой ум, создавать великие произведения поэзии и искусства, устраивать судьбы народов. Но я недаром получила мужское воспитание: я хочу доказать всему миру, что и женщина может делать то же, что и мужчина. Не знаю, что ждет меня впереди, но я скорее пронжу себе сердце кинжалом, чем сделаюсь служанкой, невольницей какого-нибудь мужчины! Мы такие же люди, как и вы. Вы, вы одни сделали нас такими, каковы мы теперь, вы во всем виноваты. О, как я ненавижу вас всех!

Марция совершенно забылась. Она, казалось, не помнила ни того, кто перед ней, ни того, зачем она заговорила. Глаза ее метали пламень, голос звучал твердо, как удары молота.

Эрнест понял, что для него погибла всякая надежда. Он взял девушку за руку, в первый и последний раз поднес ее к своим губам и, не говоря ни слова, встал и через несколько мгновений скрылся за выступом скалы.

С тех пор они не встречались больше.

Эрнест весь погрузился в жизнь заговорщика. Он принимал участие во всех попытках, организованных неутомимым Мадзини[309], и думал, что политика, эта страсть из страстей, вытеснила из его сердца образ удивительной девушки. Но неожиданная встреча у Калатафими показала ему, как мы уже видели, что он сильно ошибался.

Глава XII. Экспедиция

Вернемся теперь в Сицилию.

Расставшись с молодой девушкой, Эрнест пришел в свою палатку и стал думать. Его мечты о жизни, посвященной одному служению своей великой идее, погибли навсегда. Он чувствовал себя снова прикованным к этой женщине, которую в эту минуту он ненавидел за то, что она была так дорога ему. В его ушах с убийственной ясностью звучали слова, полные ненависти и дерзкого вызова судьбе, которые он слышал от нее когда-то. Но теперь они жгли его, как раскаленное железо, потому что в них он слышал свой приговор.

Да, она исполнила свою клятву. Она доказала, на что может быть способна женщина. А он? О, как он жалок перед нею! Когда-то Марция сказала, что ненавидит его, теперь она будет вправе его презирать.

А между тем воображение рисовало перед ним очаровательный образ любимой девушки. Он видел эти чудные большие глаза, смотрящие так серьезно и строго.

«Боже, как счастлив будет тот, на кого они устремятся с любовью!»

И он жаждал этой любви, как умирающий в знойной степи жаждет глотка воды. Он готов был отдать жизнь, всё за одно мгновение взаимности. В то время, когда гордость, самолюбие заставляли его клясться, что он никогда больше не увидит ее, он готов был броситься за ней, упасть к ее ногам, целовать ее платье и молить о любви, как нищий о милостыне.

— О, это ужасно! — восклицал он. — Я не могу жить без нее и не смею подойти к ней, потому что она снова холодно, презрительно оттолкнет меня, как докучливую собачонку. И впереди всё те же муки и ни луча надежды!

Он в отчаянии схватился за голову обеими руками.

Долго сидел он в такой позе и не заметил, как полог палатки отворился и в дверях показалась высокая мужская фигура. Это был Орсини.

Эрнест часто сталкивался с Орсини и между ними завязалась тесная дружба. Опытный Орсини любил молодого новобранца, потому что в нем он как бы видел самого себя во дни первой молодости. Разумеется, для Орсини не было тайной юношеское чувство Эрнеста к дочери Романо. Ему не стоило большого труда догадаться, что после неожиданной встречи с нею, и притом при таких обстоятельствах, любовь его должна вспыхнуть с новою силою и страшная буря должна забушевать в его душе. Орсини шел к нему, чтобы разделить с ним его горе и протянуть руку помощи в случае надобности.

— Эрнест! — сказал он после некоторой паузы.

Молодой человек не слышал.

Орсини сделал несколько шагов и положил ему руку на плечо.

Эрнест вздрогнул и, вскинув на него глазами, проговорил:

— А, это ты! Я знал, что ты придешь, и ждал тебя.

— Благодарю.

Несколько минут оба молчали.

— Ты ее видел? — спросил, наконец, Орсини.

Эрнест ничего не ответил и только несколько раз кивнул головой с выражением отчаяния.

Друг его всё понял. Всякие утешения были бы не только бесполезны, но даже обидны.

Он стиснул в своих руках горячую руку юноши и долго смотрел на него с такой нежностью, какую трудно было предположить в этом суровом конспираторе.

— Послушай, — сказал он. — Я пришел к тебе с предложением. По полученным из Палермо письмам видно, что некоторые патриоты замышляют там какую-то смелую попытку против бурбонского правительства. Я думаю, что присутствие хотя бы нескольких человек из гарибальдийцев сильно подняло бы дух палермитанцев. Если хочешь, я выхлопочу у генерала разрешение для тебя и двух-трех твоих товарищей принять участие в этом деле. Хочешь?