На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

— Прекрасно, господин профессор! Его высочеству нашему всемилостивейшему герцогу будет сегодня же доложено о том, какие патриотические и верноподданнические чувства внушаете вы юношеству, — и смею надеяться, что он не оставит без награды вашего рвения!

Все узнали голос ректора, и ужас охватил присутствующих. В зловещем карканьи черного ворона слышалась отдаленная ссылка и даже, может быть, многие годы заключения в цитадели Куфштейна или Марбурга[306]. Австрийский деспотизм чувствовал, что приближается его последний час, и потому был подозрительнее и беспощаднее, чем когда-либо.

Через час в квартире Эрнеста собралось несколько человек его ближайших друзей, принимавших уже участие в тайных обществах, которыми кишела тогда вся Италия, чтобы обдумать, нет ли возможности как-нибудь отвратить удар, грозивший седой голове любимого профессора.

Все единогласно решили, что ему необходимо бежать. Ни для кого не составляло тайны, какую ненависть питает к старику ректор. Ему нетрудно будет раздуть всякое слово, неосторожно сорвавшееся с языка Романо, до размеров открытого призыва к неповиновению Богом поставленному и полицией поддерживаемому австрийскому правительству. Значит старику остается единственное спасение — покинуть возможно скорее «счастливейшие» земли своего законного государя.

Оставалось решить вопрос о том, как привести в исполнение это благое намерение. Границы строго охранялись и было чрезвычайно опасно переходить их без законного разрешения. Но в этом случае Эрнесту очень пригодилась его скитальческая жизнь в родительском замке. Странствуя по окрестным горам, он знал как свои пять пальцев все горные тропинки и мог провести до границы свободной Швейцарии через такие места, где можно было встретить только диких коз. С этим планом бегства он явился через полчаса вместе с одним товарищем в кабинет Клавдио Романо.

Старик отлично понимал всю опасность своего положения и потому тотчас же согласился на предложение молодых людей, условившись относительно подробностей бегства.

В тот же вечер Эрнест, переодетый погонщиком, держа осла за уздечку, ждал старика у одной из загородных таверн. В назначенный час Романо действительно явился, но он был не один. Его сопровождала какая-то девушка. Это была его дочь Марция. Она решилась сопутствовать отцу, и старик согласился тем охотнее в виду опасения, что после его исчезновения австрийские бульдоги накинутся на ни в чем неповинную девушку и станут держать ее в тюрьме в надежде выведать от нее какие-нибудь сведения, если не относительно отца, то относительно его друзей. Как ни чудовищны кажутся по своей безнравственности эти поступки, но летописи австрийской полиции представляют немало примеров подобного рода.

Разговаривать долго было некогда. Обменявшись несколькими словами, путешественники двинулись по направлению к Комо, куда и прибыли к утру следующего дня.

Если б Эрнест мог видеть не одно только то, что было для него важно, как для провожатого профессора, преследуемого полицейскими ищейками, то он заметил бы, как хороша собой его молодая спутница, как белокурые локоны ее необыкновенно живописно развеваются по ветру, как стан ее гибок и строен, лоб обнаруживает сильную мысль, а в больших темно-серых глазах, оттененных длинными темными ресницами и черными бровями — что встречается только у блондинок северной Италии — светятся отвага и какая-то серьезность, несвойственная девушкам.

Но Эрнест пока ничего этого не видел; он почувствовал обаятельную красоту девушки и услышал ее симпатичный голос только на другой день, когда они стали взбираться по тропинкам утесистого Монте-Леоне[307], за которым поднимались уже недоступные для австрийских жандармов вершины Симплона.

Однако, начинавшее уже зарождаться в сердце юноши чувство не успело развиться. Едва только они прибыли в первый швейцарский город, Эрнест должен был распрощаться с своими спутниками и поспешить обратно в Милан, чтобы не дать времени заметить своего исчезновения, которое тотчас же навлекло бы на него подозрение. Он прибыл обратно на пятый день, но еще у городских ворот был встречен молоденькой тринадцатилетней девочкой, сестрой одного из своих друзей, которая передала ему при рукопожатии маленькую шифрованную записку. Ему столько раз приходилось писать и читать шифрованные письма, что, развернув записку, он тотчас же прочел:

«Спасайся! Трактирщик изменил. Тебя ищут.

Россо».

«Россо» — красивый — это было прозвище его друга[308].

Эрнест спокойно зажег спичку, поднес к ней записку и закурил ею сигару. Затем он свернул в ближайший переулок, а через три дня очутился за границей и встретился снова с Романо и его дочерью в Лозанне, где в то время проживало несколько итальянских эмигрантов.

Вдали от родины изгнанники всегда теснее сближаются друг с другом. Через неделю молодой граф Эрнест *** был уже до безумия влюблен в Марцию Романо.