На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

— Оставлю, — повторил Гарибальди. — Это лучше всего обманет неаполитанских генералов, потому что, как и вы, любезный Сартори, они никогда не поверят, что армия может добровольно расстаться с своими пушками.

После этого вопрос о фланговом движении был решен. Оставалось сделать только необходимые распоряжения для его выполнения.

В ту же ночь перед сумерками Орсини со своими пятью пушками, сорока повозками, зарядными ящиками и 240 человеками солдат, вооруженных охотничьими ружьями, двинулся по направленно к Корлеоне. Состояние обоза было до такой степени жалкое, что уже в начале пути пришлось бросить несколько повозок. Это, впрочем, не представляло никакого вреда, потому что должно было еще больше поддерживать неаполитанцев в убеждении, что вся армия Гарибальди в полном беспорядке отступает к Корлеоне.

У опушки Фикуцкого леса[299], не доходя до вершины горного хребта, проходящего в этом месте, Орсини остановился. Это было вечером 24-го мая. Здесь он расположился бивуаком, приказав разложить по всей линии множество огней. Рано утром он снова выступил в поход и в тот же день в три часа пополудни прибыл в Корлеоне, где был встречен населением с великим энтузиазмом. Такая встреча побудила Орсини укрепиться в этом селении.

Двадцать пятого мая корпус генерала Колонны[300] сделал рекогносцировку по направлению к деревне Пиана. Здесь неаполитанцы узнали, что вся артиллерия Гарибальди, вместе со всем обозом, отступили к Корлеоне. Замечены были также следы движения второй гарибальдийской колонны по дороге в Сан-Кристино. Но так как из Сан-Кристино есть хорошая дорога в Корлеоне, неаполитанцы, как это и предвидел Гарибальди, совсем не обратили внимания на последнее обстоятельство, тем более что по дороге, по которой отступал Орсини, были видны многочисленные следы поспешного отступления, тогда как ничего подобного не было заметно по дороге в Сан-Кристино.

Вслед за этой рекогносцировкой Сальцано сам стал во главе восьмитысячного корпуса Колонны и устремился преследовать «флибустьера». На другой день он нагнал его у Корлеоне и употребил полдня на диспозицию своих войск к битве, так как, судя по длинной линии обороны, он не сомневался, что перед ними вся армия Гарибальди.

Началась битва. Сальцано торжествовал: «флибустьер» снова отступил перед ними после краткого сражения, оставив на поле битвы почти всю свою артиллерию, совершенно неспособную к быстрому передвижению.

Дав отдых своим войскам, Сальцано готовился снова погнаться за отступавшим врагом. Но в это время он получил неожиданно из Палермо приказание — немедля ни минуты, форсированным маршем спешить к столице. Очевидно, там должно было произойти что-нибудь необыкновенное.

Теперь вернемся к Гарибальди и его армии.

Глава XI. Марция

Неподалеку от Домодоссолы, большая Симплонская дорога, извиваясь по скату высокого, почти отвесного берега Деверии, выходит на широкую поляну, которая кажется необозримой после десятичасового пути по узкому, точно сдавленному с обоих боков проходу. Здесь на уединенном пригорке стоял и, быть может, стоит и до сих пор старинный замок графов ***. Это каменное гнездо когда-то ужасных хищников, наводивших ужас на всё окрестное население, в настоящее время превратилось в самую мирную обитель самого мирного из людей — Паулуччи Градениго, некогда старшего стряпчего Домодоссолы и родного брата графини***, умершей вскоре после рождения своего первенца Эрнеста***. Ребенок, при самом рождении своем принесший на землю несчастье, очевидно не был баловнем судьбы. На двенадцатом году он лишился нежно любимого отца, оставшись таким образом круглым сиротою. Эта потеря глубоко подействовала на впечатлительную душу мальчика, который стал смотреть на себя как на существо, обреченное на страдания и невзгоды.

Воспитатель Паулуччи Градениго, взявший на себя заботы о мальчике как ближайший родственник и друг покойного графа, вовсе не принадлежал к числу людей, способных рассеять меланхолию ребенка. Проведя всю жизнь в городских архивах, среди толстых, пыльных фолиантов, он сам боялся людей, подобно тому, как крот, роющийся всю жизнь в темноте, боится света. Он был дик и неразговорчив, и молодой Эрнест, скучавший в его обществе, предпочитал проводить часы, свободные от школьных занятий, среди суровой и мрачной природы, окружавшей родной замок. Так рос он одинокий, но свежий и неиспорченный, как молодые сосенки его родных лесов.