На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Наружность высокой дамы обнаруживала привычку властвовать. Серые глаза ее смотрели сурово и жестоко. Лоб был грозно нахмурен. По плотно стиснутым губам от времени до времени скользила злая, презрительная усмешка. Очевидно, то, что она читала, возбуждало в ней глубочайшее негодование, потому что, несмотря на ее привычку скрывать все свои душевные движения, она едва удерживалась, чтобы не разразиться гневом.

Это была королева-мать, — Мария-Терезия Австрийская[334], злой демон Бурбонского дома. Вторая жена покойного Фердинанда, она приходилась мачехой царствующему королю. Господствующей чертой ее характера являлось властолюбие. Привыкнув пользоваться большим влиянием на государственные дела при муже, она не хотела утратить его и после его смерти. Пасынок не любил ее, а только боялся, и, по своей бесхарактерности, редко не подчинялся ей. Влияние же ее было самое пагубное. Верная хранительница ультра-реакционных преданий своего дома, она стала в самую беспощадную оппозицию к либеральным стремленьям Италии и была главной внушительницей всех поступков Франческо II. Поэтому ей более, чем кому бы то ни было, обязаны своим падением неаполитанские бурбоны. Даже в ту минуту, когда всё забушевало вокруг слабохарактерного короля, она с упрямством ограниченных людей только и твердила о необходимости усиления самых строгих мер. А несчастный король силился сохранить хотя частицу самостоятельности, уступая наполовину то либеральной партии, во главе которой стоял дядя его граф Сиракузский, то реакционной, душой которой была Мария Австрийская.

Чем грознее становилась опасность, тем ожесточеннее разгоралась борьба партий при дворе. Мы застаем ее в самом апогее.

Королева-мать читала весьма важный документ, только что принесенный ей услужливым монахом, который был никто иной, как францисканец отец Пантелео Буонфантино, темный, но весьма хитрый агент тайной католической лиги, имевшей своим центром кабинет кардинала Антонелли в Риме и раскинувшей свои сети по всей Италии. Теперь он внимательно следил за малейшим движением мускулов на лице королевы и точно зеркало отражал их с поразительной быстротой и верностью на своем лице.

— Нет! Я всего ждала от графа Сиракузского, но только не этого! Осмелиться публично требовать от короля отреченья от престола!.. В такую минуту!

Действительно, то, что она держала в руках, было открытое письмо дяди короля, в котором тот заклинал его для прекращения междоусобной войны отказаться от престола. Письмо это, перепечатанное всеми газетами, произвело повсюду, и в Италии, и в Европе, очень сильное впечатленье.

Буонфантино прежде всего выразил на своем лице то же, что выражалось на лице королевы-матери, то есть негодованье, переходящее в ужас. Но через несколько минут оно приняло лукаво-многозначительное выражение.

— Ваше величество, — сказал он вкрадчиво, — вы слишком великодушны и доверчивы. Люди гораздо злее и коварнее, чем вы думаете.

Хитрый монах бросил последнюю фразу, как рыболов, закидывающий удочку, чтобы поймать свою добычу. Но он постарался придать ей характер общей сентенции, с целью иметь возможность всегда увернуться.

Но на этот раз рыбка схватила крючок налету, и ловкому рыболову оставалось только тащить ее потихоньку к желанному берегу.

— О, да, отец, — сказала королева-мать. — Люди гораздо коварнее, чем я думала, и в особенности в Неаполе.

— Ваш проницательный ум поправляет ошибки вашего сердца, — сказал монах.

Затем как бы про себя он прошептал:

— Бог дал людям сердце, чтобы любить своих ближних, и разум, чтобы предохранять их от греховного увлечения всякими привязанностями, дружескими, товарищескими и… родственными.

Произнося последнее слово, Буонфантино устремил на королеву свои ястребиные глаза, чтобы отгадать, не дернул ли удочку слишком сильно. Но королева закусила нижнюю губу, что выражало у нее гнев, а не досаду, потому что досада выражалась у нее нервным подергиваньем углов рта — это твердо изучил монах — и потому он смелее продолжал:

— Вражда брата всего опаснее для благородного сердца, потому что до последней минуты оно не верит ей. Между тем святая Церковь учит нас, что первым преступленьем на земле было братоубийство. А горький опыт показывает, что история Каина и Авеля повторяется и доныне…

— Отец! — вскричала королева, и глаза ее сверкнули гневом. — Вы знаете, что я не люблю загадок. Вы что-нибудь открыли? Так отчего же вы не сообщаете мне?

— Ваше величество, я ничего не открыл! Если бы я открыл, то разве не поспешил бы рассказать вам всё? Это только мои подозрения. А смею ли я оскорблять, быть может, несправедливым предположением особ, стоящих столь близко к престолу?

— Говорите всё смело, — сказала королева. — Я знаю вашу преданность нашему дому и святой церкви.

— Государыня, — начал Буонфантино, — вот что мне известно: генерал Нунцианте[335] имел тайное свидание с маркизом Боргодонато, агентом Кавура, после чего вернулся домой и написал несколько писем. Одно из них нам удалось перехватить. Оно адресовано к какому-то виноторговцу в Турине.

— Виноторговцу в Турине?