На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

— Да, известная уловка. Письмо к какому-нибудь пьемонтскому советнику или министру было бы перехвачено на почте. Поэтому в подобных случаях всегда адресуют таким образом. Что может быть общего у генерала Нунцианте с виноторговцем Бенедето Бенедетти, которому было писано это письмо?

— Но что же было в этом письме, говорите ради Бога, скорее.

— Ничего особенного. Так что, если бы мы не знали, кем оно писано, то наверное пропустили бы его. Генерал благодарит синьора Бенедето Бенедетти за обещание прислать несколько ящиков вина, но просит сделать это немедленно, потому что в противном случае он должен будете купить себе сицилианского вина, которое хотя и ниже качеством, но гораздо дешевле и, главное, большой транспорт его везется уже с юга. Затем он прибавляет, что так как снаряжение всего транспорта вина потребовало бы много времени, то сицилианский транспорт, заказанный многими неаполитанскими виноторговцами, прибудет, вероятно, раньше. Поэтому он советует синьору Бенедетти отправить немедленно несколько ящиков своего вина вперед. Он не сомневается, что оно так понравится всем, что никто не захочет покупать сицилианского вина, не исключая даже и известного ему одного сиракузского гражданина.

С этими словами Буонфантино подал королеве самое письмо.

— Сиракузского гражданина! — вскричала Мария-Терезия, вставая с своего кресла. — Да ведь это граф Сиракузский! Бенедетти — это сам Виктор-Эмануил, а под аллегорией с вином ясно, что нужно понимать войско! Синьор Буонфантино, неужели вы называете это предположением?

— Ваше величество, я не смею идти далее. Но теперь, когда ваша проницательность осветила мою догадку, решаюсь обратить ваше внимание на конец письма, где говорится о высылке нескольких ящиков вина вперед. Беру на себя смелость спросить ваше величество, как вы изволите понимать эти слова?

— Боже мой, да это ясно, как день! Изменник Нунцианте требует от Виктора-Эммануила присылки небольшого отряда вперед, чтобы до прихода Гарибальди совершить какой-то переворот! Боже, и граф Сиракузский, родной дядя короля, в заговоре!

— Но, может быть, известные люди только рассчитывают, что он перейдет на их сторону, но не осмелились еще сделать ему каких-нибудь предложений.

— Одна возможность такого предположения делает графа преступным! Отчего не рассчитывают они на другого дядю короля, графа Аквилийского[336]? Нет, мы довольно откладывали! Пора действовать!

Она подошла к стене, вдоль которой висел малиновый шелковый шнурок с пышной золотой кистью, и сильно дернула его. Почти в ту же минуту вошел придворный лакей.

— Позвать герцога Трани[337] и генерала Кутрофиано[338].

— Ваше величество, — произнес Буонфантино, когда лакей вышел, — чтобы иметь возможность смотреть за тем, что делается при ярком свете, нужно самому оставаться в тени. Поэтому осмеливаюсь просить ваше величество не выводить меня из моей темноты, столь свойственной моему сану и столь полезной нашему делу.

Мария-Терезия взглянула на монаха пытливо. Она не верила в людскую преданность и добродетель и теперь больше, чем когда-нибудь, готова была заподозрить всех и всё, что свойственно каждому падающему властолюбцу.

— Хорошо, — сказала она с злой усмешкой. — Граф Сиракузский никогда не узнает, что своим падением он обязан вам. Не следует ни с кем ссориться. Это очень христианское и очень мудрое правило. Времена теперь переходчивы.

Монах вскочил как ужаленный.

— Государыня, — вскричал он, — граф Сиракузский дорого дал бы, чтобы узнать эту тайну получасом раньше вас! Не ожидал я такой награды за свою бескорыстную преданность!

Королева смягчилась. Аргумент был слишком убедителен.

— Извините меня, отец, — сказала она, — несчастие заставляет нас подозревать лучших наших друзей.

Она протянула монаху руку, которую тот почтительно поцеловал.

Бедной королеве и в голову не пришло, что граф Сиракузский действительно узнал обо всем получасом раньше и в настоящую минуту уже скакал по направлению к Турину. В это время раздался почтительный стук в дверь. Королева легким движением подбородка указала на задернутый тяжелой занавесью альков. Монах быстро скрылся туда.

— Войдите! — сказала королева.

Дверь отворилась и в комнату вошли герцог Трани и генерал Кутрофиано.

Герцог, сын Марии-Терезии и сводный брат короля, был молодой человек лет восемнадцати. Его доброе, бледное лицо обнаруживало в нем податливый, мягкий характер. Одинаково неспособный как к сильной ненависти, так и к сильной любви, он был игрушкой в руках честолюбивой матери, заветная мысль которой состояла в низвержении с престола пасынка, чтобы посадить на него любимого сына. Герцог не сопротивлялся, но и не содействовал ей: честолюбие было страстью слишком мужественной для этой слабой натуры.