На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Над вопросом об устранении этого маленького неудобства и работала теперь голова хитрого сицилианца. Когда он выходил из кабинета наместника, он уже обдумал составленный им план.

В богато убранной зале адвокатского палаццо за длинным столом сидело человек двадцать пять гостей. В числе их был и генерал Ланца, восседавший на первом месте и составлявший предмет всеобщего внимания. Но ни Сальцано, ни Манискалько с ним не было. Как раз перед тем, как они собирались ехать к Мерлино, они получили подписанный именем известного их агента рапорт, в котором тот уведомлял, что, согласно их приказанию, он следил при помощи своих доверенных людей за всем, что совершается в квартале Сан-Джованни, что по собранным им сведениям в эту самую ночь в доме купца Флоридо Матеучи будет собрание заговорщиков, членов палермитанского революционного комитета, и что от Гарибальди к ним должен прибыть полковник Сиртори, его начальник штаба, для переговоров о совместном действии с целью овладеть городом. Разумеется, вместо того, чтобы ехать на ужин, они бросились на лакомую, по их мнению, добычу. Сальцано собрал роту вернейших своих сбиров и поместился с ними в соседних зданиях, чтобы окружить дом Матеучи; когда заговорщики будут в полном сборе, полицейские, под личным предводительством Манискалько, вломятся в дом для производства обыска и ареста заговорщиков. Генерал Ланца, тотчас же уведомленный обо всем, приказал в случае удачи немедленно послать к нему нарочного, обещая лично явиться для присутствия при первом допросе.

Вот почему на ужине у Мерлино не было ни коменданта Палермо, ни директора полиции.

Разговор шел оживленный. Предметом его была политика. Генерал Ланца, маленький, седой старичок с умным, несколько заплывшим жиром лицом и чрезвычайно хитрыми, проворными глазками, давал полную волю своему языку.

— Не как начальник края, а как ваш согражданин, — говорил генерал, — как старый, честный солдат, уверяю вас, господа, что наш молодой монарх одушевлен самыми отеческими чувствами к нашему городу и к острову вообще. Не для кары, а для милости послал он меня сюда, и я надеюсь, что вы дадите мне возможность исполнить эту святую миссию. Завтра же я издам прокламацию, дающую полную амнистию всем заблудшим. От вас, господа, будет зависеть, чтобы она нашла отголосок в сердцах добрых сынов отечества, увлеченных злыми советами, но не окончательно погибших для родины.

— Генерал! — воскликнул сидевший рядом с ним Мерлино, — всё наше влияние мы всегда употребляли на служение королю. Можете быть уверены, что мы не изменим ему и в эту роковую минуту.

— Наши собственные интересы того требуют, — сказал Ла Порта, старый палермитанец, председатель городской думы.

— Да, да, вы сказали великую истину, — подхватил наместник. — Это всегда было и моей мыслью, и я не могу не порадоваться, что она разделяется почтенным представителем нашего города. Кстати, господа: под предлогом освобождения Италии, гнусный флибустьер несет нам анархию, уничтожение привилегированных классов, всеобщее ограбление. Посмотрите, из кого состоят его орды: это всё нищие, авантюристы, умирающие с голоду. Заметьте, кто им всего больше сочувствует? Это чернь, санкюлоты, полные зависти ко всему, что выше, богаче, образованнее их. Они неспособны подняться из своего полуживотного состояния и потому хотят силою стащить вниз стоящих над ними. Вот истинные тенденции всякого движения. Впрочем, из слов почтенного нашего гражданина я вижу, что вы понимаете это лучше меня, — со скромной миной заключил свою речь хитрый неаполитанец.

— Скромность всегда была украшением великих умов, — с улыбкой сказал хозяин, слегка кланяясь генералу. — Позвольте же выразить вам от лица всех присутствующих здесь наше глубокое удивление к вашим широким взглядам. Они служат нам лучшим ручательством в том, что вам удастся успокоить вашей мудрой политикой наше несчастное отечество, раздираемое междоусобной войной.

— Моя политика, господа, заключается в доверии к обществу и его здравому смыслу. В нем найду я опору и надежную защиту против смуты, вызванной интригами пьемонтской лисицы. Интересы короля тесно связаны с интересами всех высших, образованных сословий. Его могучее покровительство гарантирует дворянам их привилегии, купцам — монополии, горожанам — их муниципальные права. Только разбушевавшиеся политические страсти могут настолько затемнить умы, чтобы заставить их забыть эту истину. Целью моей политики будет разъяснить это недоразумение.

— И вы в том успеете, генерал, обещаю вам это заранее! — воскликнул Ла Порта.

— Палермо ждал только такого благородного призыва, чтоб обнаружить свои верноподданнические чувства, — вторил ему Мерлино.