На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

«Мы останавливаемся у фермы Рампингалло[279], составляющей собственность барона Мистретта. Славный человек! Узнав, что Гарибальди должен проходить мимо, он выслал ему навстречу своего племянника, который сказал генералу, что ферма и всё в ней находящееся отдается в полное распоряжение Гарибальди. Действительно, не прошло и пяти минут, как нам вынесли хлеба, баранины, сыру, вина. И какого вина, если бы ты знала, Далия! (Девушка засмеялась.) Эта ферма Рампингалло стоит на одной из живописнейших местностей, какие я когда-либо видел. Я набросал ее на клочке бумаги и покажу тебе, когда вернусь… Ну, вот, едим мы себе, уписывая провизию за обе щеки — Гарибальди сидел на траве и тоже ел с нами совершенно запросто — как вдруг прибегает наш часовой, стоявший на пригорке, и говорит, что корпус королевских войск приближается к нашему бивуаку. В одно мгновение мы были под ружьем. Но через несколько минут разведчики, высланные вперед Гарибальди, сообщили, что это не королевские войска, а отряд сицилийских инсургентов под предводительством братьев Сант-Анна. Можешь себе представить, как мы их встретили! Что это за славный народ, Далия! Смуглые, стройные, с черными бородами и еще более черными глазами. Одним словом — красавцы! Кстати, нужно сказать тебе, пока еще всё свежо у меня в памяти, как мы приобрели себе капеллана. Вот как было дело. За несколько времени до прихода отряда братьев Сант-Анны[280] к нам подошел францисканский монах. Следует сказать тебе, что здешние монахи ни капельки не похожи на наших. Это большею частью люди искренно преданные свободе и служащие народному благу. Францисканец спрашивает, где Гарибальди, который как раз в эту минуту поил коня у колодца. Монах идет прямо к нему, становится на колени и восклицает: „Благодарю тебя, Господи, что ты дал мне увидеть собственными глазами Мессию свободы! С этой минуты, генерал, клянусь жить и, если будет нужно, умереть за вас и за Италию!“ Тогда Гарибальди говорит ему: „Хотите идти с нами?“ „Куда угодно, генерал!“ — отвечал монах. „В добрый час!“ — сказал Гарибальди.

„Этого францисканца зовут Джованни Панталео[281]. Он из монастыря Санта-Мария, находящегося в Салеми, где был учителем философии“».

— Неужели и наши монахи и попы сделаются хорошими гражданами! — воскликнула Далия.

— Ах, моя милая, я на это не надеюсь, потому что достаточно пожила на свете и знаю, что как волка ни корми, он всё в лес смотрит. Но продолжайте дальше.

Роберт рассказывал подробно о дальнейшем походе гарибальдийцев до прибытия в Калатафими.

— Ну, право же, твой Роберт — образец точности и обстоятельности! — воскликнула графиня.

— Я и сама не знаю, как надивиться этому, — отвечала Далия, — потому что он всегда был такой безалаберный. С ним свершилось чудо, настоящее чудо.

Затем в письме следовало описание сражения при Калатафими, во время чтения которого обе женщины ахали и охали, а графиня даже подносила к носу пузырек с о-де-колоном. Письмо заканчивалось известием, от которого сердце молодой девушки наполнилось благородной гордостью и она почувствовала, что точно выросла на вершок.

Вот это дорогое, радостное известие.

«На другой день полковник Сиртори позвал меня к себе и, ударив по плечу, сказал: „Я следил за вами во время битвы. Вы храбрый юноша. Гарибальди производит вас в офицеры. Вот вам шпага. Употребляйте ее всегда на защиту народа и его свободы!“ С этими словами он подал мне шпагу, взятую у одного бурбонского офицера, храбро сражавшегося и погибшего в битве».

— Ах, как мне нравится твой Роберт! — воскликнула графиня Эмилия. — Ей-ей, моя милая, ты можешь гордиться избранником твоего сердца.

— О, да! — сказала Далия, краснея.

— Чего бы я не дала, чтоб и моего племянника тоже произвели в офицеры!

— Завтра я буду отвечать Роберту и поручу ему заботиться о вашем племяннике Эрнесте. Не так ли? — сказала Далия покровительственным тоном, составлявшим весьма курьезный контраст с ее детским личиком.

— Да, да, его зовут Эрнестом. Я буду тебе очень благодарна, милая. Между молодыми людьми дружба завязывается скоро, а иногда помощь доброго товарища дороже всех высоких покровительств. Ну, а теперь прощай, голубушка. Очень рада, что познакомилась с тобой. Навещай меня, когда я бываю в Милане.

— Счастливого пути, графиня!

Далия спустилась в мастерскую и, как ни в чем не бывало, села на свое место.

— Ну, что же? — хором спросили ее подруги, любопытство которых было возбуждено до последней степени ее долгим отсутствием.

— Можно ли, наконец, узнать, что нового?

— Да ничего особенного, — отвечала Далия, улыбаясь. — Было сражение около Калатафими… Очень красивое место, недалеко от фермы, где двое сицилийских баронов отлично накормили наших. Потом пришел монах, стал на колени перед Гарибальди и сказал, что пойдет за ним повсюду. Сражение было такое, что просто ужас; кровь лилась как вода, но Гарибальди победил… Бурбоны бежали, а его произвели в офицеры.

— Кого его?

— Того… одним словом, того, который писал письмо. Вам, впрочем, должно быть всё равно, того ли или другого.