На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

Прочие гости упорно молчали. Если б Ланца был таким же хорошим физиономистом, как политиком, то заметил бы, что среди гостей происходило нечто странное. Очевидно, заговорщики совершенно не одобряли змеиного лукавства своих представителей. Это были большею частью предводители восставших крестьян, люди прямые и смелые, не привыкшие к иезуитской изворотливости горожан и видевшие в ней признак не ума, а трусости и подлости.

— Неужели нас созвали за тем, чтоб слушать, как будут курить фимиамы бурбонам? — с неудовольствием говорили друг другу братья Бруно, высокие, мужественного вида юноши, сидевшие на противоположном конце.

— Недостает только, чтоб нам предложили написать адрес Бурбону и его министрам! — заметил Мокарда, старый гверильер, совершившей уже несколько кампаний.

Неудовольствие росло и готово было прорваться наружу каким-нибудь решительным поступком, который мог бы поставить на карту будущность если не дела, то всех людей, находившихся в этой зале.

Но генерал не замечал этого неудовольствия и, опьяненный вином и собственным красноречием, принял недовольный ропот за гул одобрения. Желая достойным образом запечатлеть союз свой с представителями палермитанского общества, он налил свой бокал вином и, встав с своего места, сказал, обведя глазами всех присутствующих:

— Господа! Сегодня в первый раз я имею удовольствие беседовать по-семейному с лучшими представителями города и острова, вверенного моему попечению нашим великодушным монархом. Сочувствие, выраженное вами моим воззрениям, служит мне несомненным ручательством, что вскоре исчезнет рознь между правительством и народом Сицилии, которая одна составляет силу врагов его. Итак, пью за здоровье нашего августейшего господина и за истребление гнусного флибустьера, осмелившегося осквернить своей ногой священную почву Сицилии. Пусть ветер разнесет этот тост по всему острову и пусть воспрянут все добрые граждане и затрепещут изменники!

Он взялся за бокал…

И остановился. Перед ним стоял молодой человек. Это был никто иной, как наш знакомец Розалино Пило, один из главнейших вождей восстания, несмотря на свою молодость.

Чего же хотел Розалино Пило?

Во время краткого спича генерала он один сохранял хладнокровие. Хозяин трепетал от страха, потому что не мог не заметить, что гроза готова разразиться. Гости трепетали от негодования и от нетерпения дать всему этому какой-нибудь выход. Розалино один обводил спокойным взглядом всех присутствующих, как полководец обводит поле битвы, и соображал. Взрыв должен был произойти неминуемо — это он видел по лицам присутствующих. Нужно было направить его так, чтобы он не был холостым выстрелом, который только спугнул бы дичь. С быстротой и решительностью военного вождя, он обдумал свой план и в ту же минуту приступил к его исполнению. Он решил тоже провозгласить тост, но не за Бурбонов, а за Гарибальди, не за сохранение бурбонского правительства, а за его истребление. Он знал, как будет принят его тост, и намеревался воспользоваться всеобщим возбуждением, чтобы тотчас же арестовать генерала, и затем, пользуясь смятением, которое неминуемо должно было произойти от исчезновения наместника, забить в набат по всем колокольням и звать народ к восстанию.

— Генерал! — начал он, — Я тоже хочу провозгласить тост.

Но в эту минуту дверь с шумом отворилась и в комнату влетел Сальцано.

— Гарибальди под Палермо! — вскричал он.

Невозможно описать впечатления, произведенного этими словами.

Ланца опрометью бросился из залы, сопровождаемый комендантом Палермо и его сбирами. Пило, Мокарда, братья Бруно и прочие гости хотели последовать за ними на улицу, но Мерлино с улыбкой остановил их.

— Не беспокойтесь, господа, — сказал он. — Фальшивая тревога! Это всё моя работа. Я послал подложный донос от одного очень хорошо мне известного полицейского сыщика. В доме, куда я направил сбиров, они должны были найти как будто нечаянно забытые только что бежавшими оттуда людьми бумаги, из которых сбиры заключили бы, что сегодня ночью Гарибальди нападет на Палермо, а палермитанцы восстанут, чтобы подать ему помощь изнутри.

Волнение заговорщиков вмиг прекратилось. Трагичное и комичное иногда так близко касаются друг друга.

— Однако, — сказал Пило, — нам нечего терять времени. Сальцано — старый волк. Он ошалел, но когда очнется, то, я убежден в этом, он вспомнит, что видел меня здесь, так как наши глаза даже встретились. И тогда он постарается вознаградить себя за то, что его так провели.

— Ваша правда, — сказал Мерлино. — Перейдемте в маленький кабинет. Мои предки укрывали там когда-то Джованни Прочиду от ищеек Карла Анжу[284] и устроили нарочно для него скрытый ход к морю, через который он мог бы во всякое время скрыться. Мы там совершенно безопасны, так как всегда можем воспользоваться этим ходом.

И тотчас все перешли в небольшую комнатку, находившуюся в первом этаже старинного дома.

Когда все уселись, Пило заговорил первый: