На закат от Мангазеи

— Это уже не важно, — отмахнулся Троекуров. — Твои казачки, сидя в разбойном городище уже не знали куда податься. Еще немного и примкнули бы к этим, — он махнул рукой в сторону лодьи. — И тогда тебя пришлось бы судить за измену. Скажи спасибо, что я вовремя явился.

— Врешь, Троекуров! Мои люди никогда…

— А кто это? — громко перебил его Макарин, увидев, что трясущиеся руки воеводы уже тянутся к самопалу.

Троекуров посмотрел на Макарина так, будто только что заметил.

— Это? Воры. Надымские сидельцы, чье местное городище вы захватили. Они ушли на свой разбойный промысел аккурат перед вашим нападением. А потом вернулись. Тут-то я их и приметил. Гнался за ними аж со вчерашнего утра, пока они на мель не сели. Пушка одна и ядер мало, а то бы мы давно с ними управились.

— Трус, — шепотом процедил Кокарев. — Боится рукопашной. Слизень.

— А что у тебя, дьяк? — вежливо спросил Троекуров. — Продвигается расследование?

— Не так быстро, как хотелось бы.

— Ты меня сильно удивил, когда отправился внезапно в пустоши. Государевы люди так не поступают.

— Необычные дела требуют необычных мер. Как ты узнал, что нас в плен взяли?

— Сорока на хвосте принесла, — улыбнулся Троекуров.

— И я даже знаю, что это за сорока, — сказал Кокарев и показал на одного из толпившихся позади Троекурова стрельцов. — Горелый, иуда! Уже серую форму напялил.

Макарин с трудом узнал в шуплом темнолицем стрельце виденного им однажды казака. Тот пытался держаться позади и не смотреть на своего бывшего начальника.

— Не трогай Горелого, — сказал Троекуров. — Он выполнил свой долг, когда сообщил мне о вашем пленении.

— А разбоя того в городище тоже ты убил, а, Горелый? — крикнул Кокарев. — Боялся, что я узнаю, как ты с ворами брагой торгуешь? Кто твои подельники, вражина?

— Ничего не знаю, — пискнул Горелый. — Никого не убивал!

Троекуров покачал головой.

— Вот ведь какой бардак у тебя в отряде был, Григорий Иваныч. Теперь сам видишь.

Кокарева трясло. Он то и дело касался пальцами рукояти самопала и тут же отдергивал руку.

— Ты, Григорий Иваныч, не беспокойся, — сказал Троекуров с благодушным видом победителя. — Поживи до весны в Мангазее, на своем острожном дворе. Обещаю полное довольство и уважение. А потом до Москвы двинешь, за новым назначением. Сопроводительную грамоту напишу. Хорошую. Забудем былые обиды.

Кокарев сплюнул и отвернулся.

— И тебе, дьяк, тоже следовало бы вернуться. Нечего по пустошам с дикарями шастать. Если хочешь, могу пару стрельцов в услужение дать. Будешь их посылать за сведениями.

— Спасибо, воевода, но вряд ли стрельцы в этом деле помогут. Я как-нибудь сам.

Троекуров помрачнел.

— Ну как знаешь. Спускайтесь уже. Нечего на пригорке торчать. Скоро мы с этим сбродом покончим и в обратный путь двинемся.

— Покончишь ты с ним, как же, — проворчал Кокарев. — Кишка тонка. Как хочешь, дьяк, но в Мангазею я пока не вернусь. Полгода жить на поводке у этого самодовольного кота мочи не хватит.

— И что ты намерен делать?

— Не знаю. Может до Тобола добраться, у меня с тамошним воеводой отношения хорошие.

— Даже для этого корабль нужен.

— Нужен, — проворчал воевода, мрачно разглядывая красно-черные борта сидящей на мели лодьи. Десяток воров прижимались к просмолённым доскам, кто лежа, кто сидя на кортах. Макарин приметил у двоих по самопалу, остальные были при топорах и саблях. С оружием у воров было небогато.

— Отсюда прострел хороший, — задумчиво сказал Кокарев. — Всех разбоев как на ладони видно. Ручницы не достанут, а пушка вполне может, если ее на холм поднять. Вот ведь Троекуров, даже на это у него мозгов не хватило. Лупит с дури по бортам, только ядра изводит. На что надеется?.. Иван Михалыч! — Троекуров снова поднял голову. — Когда в нашей с тобой дрязге приказные разбираться начнут, твое слово будет против моего. И уж куда кривая вывезет, сейчас предугадать сложно. Может тебя послушают. А может и меня.

Троекуров пожевал губами, размышляя. Спросил:

— Ты хочешь что-то предложить?

— Я поддержу на разборе твое слово. Скажу, что действовал ты наилучшим образом, без задней мысли.

— А взамен?

— Нам с дьяком нужна эта лодья.

Троекуров нахмурился.

— Зачем она вам?

— Не хочу я сидеть у тебя в остроге под надзором. Да и тебе это может не понравится. Напьюсь, казачков подговорю да бунт устрою.

— Бунт устроишь — на плахе окажешься.

— Это ежели ты одолеешь. А ежели я? Сам понимать должен, я гость непокладистый, нет резона меня рядом держать. Отпустишь, пойду на Тобол. Сейчас остроги по всей окраине как грибы растут. Без службы не останусь. Авось, и разбора по нашим делам никакого не будет. Москве сейчас не до того.

Троекуров покивал, соглашаясь.

— Разумно, Григорий Иваныч. Если конечно твоему слову поверить. А тебе, дьяк, зачем лодья?

Макарин подумал, прежде чем ответить.

— Расследование, воевода. Есть намеки, что Варза со своим караваном пропал на той стороне Мангазейского моря, в пустошах, которые местные дикари Краем Мира называют.

Троекуров перекрестился.

— Слышал про те места. Надеюсь, дьяк, ты понимаешь, что делаешь.