На закат от Мангазеи

— Простите, что беспокою, государевы мужи. Но не пришла ли пора все-таки узнать, куда же мы направляемся? Команду вы мою загнали вниз, оружие забрали. Даже ножики свои мы сдали, как от берега отошли. Все как договаривались. Пора и вам пойти навстречу бедным людям.

Кокарев глянул на него, выпятив бороду.

— Как скажешь, Сокол. Отвечу на твой вопрос. Мы идем на закат, через Мангазейское море, туда, где начинается старый поморский волок. Ты же знаешь те места?

Сокол хмуро прищурился.

— Места-то я знаю, хоть и всегда старался держаться от них подальше. Не спрашиваю, что вы там забыли, не мое это дело, но, боюсь, не смогу вам помочь.

— Лучше бы ты боялся нас разочаровать, — вздохнул Кокарев.

— Не пойми чего лишнего, воевода. Я бы с радостью закинул вас до самого волока, а может и дальше. Только вот беда в том, что волок этот не совсем на закате. Он севернее. И чтобы до него добраться, нам бы пришлось повернуть вдоль берега вон в ту сторону. Туда где высится черная стена и слуги Нума носятся на своих колесницах, сверкая огнями.

Сокол картинно протянул руку, показывая на бугрящиеся на горизонте черные тучи.

— Шубин, это правда? — спросил Кокарев стоящего у руля поморца.

— Почти, — насупившись ответил тот. — Гроза до волока не доходит. И ветер с этого берега. Если пойдем напрямки по косой, авось успеем перебраться. Если повезет.

— С бабой на борту повезти не может, — просипел один из разбоев.

— С бабой на борту никак повезти не может, — повторил Сокол. — Нум потребует жертв.

— Твой Нум может требовать чего угодно. Ты не в том положении, чтобы перечить. Будет так, как я сказал.

Сокол снова поклонился, криво улыбаясь.

— Каждый выбирает себе смерть по душе. Мы, воевода, в твоих руках, сирые и убогие. Раз хочешь отправиться вместе с нами в гости к подводным демонам, кто мы такие, чтобы тебе мешать? Только одна просьба будет, если позволишь.

— Говори.

— Покойничек у нас на борту, как ты знаешь. Надо бы его похоронить в морской пучине по нашему обычаю. Но не там, где нас настигнет гнев Нума. Есть в этих водах место специальное, глубокое, туда мы своих погибших братьев отправляем на вечный покой. Там находится отверстие в нижний мир, прямая дорога в благословенные земли. Оно недалеко, почти по пути. Уважим погибшего, принесем жертвы. Авось и духи смилостивятся, пропустят нас на тот берег без ущерба.

Воевода посмотрел на Шубина.

— Есть на это время?

Тот пожал плечами.

— Если по пути…

— Ладно, Сокол. Правь на свое кладбище. Но не забывай, я за тобой слежу.

Шубин уступил место за рулевым веслом.

— Я помню, воевода. Я все помню, — Сокол чуть повернул руль по ветру, и лодья немного изменила курс.

Они шли долго, переваливаясь с одной ленивой волны на другую. Берег уже скрылся с глаз, а солнце все также висело в серой мгле красным холодным пятном. И все также нависала с севера черная стена. Ее брюхо временами озаряли бледные сполохи, и тогда Макарину казалось, что там, за бугристыми тучами, носятся какие-то гигантские тени.

Разбои споро бегали по палубе, то натягивая, то отпуская снасть паруса. Атаман крепко держал руль и умело лавировал меж волнами, тихо напевая какую-то пошлую казачью песню о браге и сокровищах.

Шубин стоял на носу и напряженно вглядывался вперед. Потом прошелся вдоль бортов, трогая крепления и проверяя узлы. Подошел ближе и мрачно сообщил:

— Ветер меняется. Несет бурю нам наперерез. Времени совсем мало.

Воевода привстал со своего лежака.

— Эй, Сокол! Где твое кладбище? Еще немного и нам придется о нем забыть.

— Совсем близко, воевода. Скоро вы сами его увидите.

— Как можно его увидеть? Море же везде одинаковое.

— Море везде разное, воевода, — сказал Сокол. — У берега одно, на глубине другое. А здесь не простая глубина. Здесь она бездонная.

Вскоре Макарин заметил, что настала тишина. Ветер стих, и улеглась качка. Лодья больше не переваливалась с борта на борт, зарываясь носом в водяные бугры.

— Все, государевы люди, — возвестил атаман. — Прибыли. Ребятишки, убирайте парус.

Разбои потянули тросы, и рея с парусом медленно сползла вниз. Макарин встал и выглянул за борт.

Море было спокойным. Совсем рядом, за кормой, мерно ходили высокие волны, а здесь, перейдя невидимую границу, они успокаивались, оставляя после себя лишь мелкую рябь. Но даже ряби не было там, куда лодья продолжала плыть. Там, по курсу, море становилось непроглядно черным и плоским, и эта тьма притягивала взгляд, погружала в себя, заставляла смотреть, не отрываясь.