На Запад!

– Ну, ла-адно, слушай тогда дальше, только не перебивай, – согласился рассказчик. – Ну, вот, я, значит, и говорю, что у моего батюшки уж больно банник был зловредный. То он обожжет кипятком кого, то камнем горячим кинет из очага, а то так хлестнет горячим веником, что потом аж кожа слезет. А уж когда девки или бабы идут париться, так он им в стену стучит и пугает шибко. Одного только батюшку не обижал он до поры, все же хозяин ведь тот как-никак. Да и он не забывал задобрить его. То горбушку оставит, посыпанную солью, на полке́, то средь недели в кадку водицы нальет и мыльной травы с щелоком рядом положит. В общем, ладили они. А тут в начале лета работы много навалилось, батюшка-то ведь у меня рукастый, такую резьбу по дереву сделает, что аж диву даешься. Вот его всюду-то и приглашали, всякий ведь человек красоте не чужд. Три недели он посаднику его терем обделывал, а дома почти что и не бывал. Вот дед, видать, и обиделся с того. Как же, забыли про него, не приветили, как обычно. Ну да ладно, все же ведь когда-нибудь кончается, закончил свою работу и батюшка. Ряд он исполнил по чести, красоту посаднику навел, на загляденье просто. А тот ведь жадный, да вы и сами про него знаете, придрался он там к чему-то, дескать, не все гожее в этой работе, и треть по ряду отцу не додал. Батюшка пришел домой поздно, хмурной весь, душой мается, все он успокоиться не может с обиды несправедливой. Мне и говорит: «А истопи-ка ты мне баньку, Ефимушка. Попарюсь я, погрею свои косточки, вот и будет мне с того облегчение». Матушка его отговаривает: «Наум, ну, поздно же, кто за полночь-то в баню ходит?» Да разве же его отговоришь? Упрямый он. Ну а я что, дело молодое, очаг протопил, дым весь изнутри выгнал, воду в кадку наносил и кипятка крутого заварил в котле. Иди в баню, отец родимый, отдыхай там душой и телом. Только вот ушел он, вдруг слышим крик истошный! Ну, мы с братьями кто вилы, а кто кол схватили и к бане бегом. Неужто кто батюшку нашего посмел обидеть?! А он уже и сам нам навстречу ковыляет, кричит, ругается, от боли шипит. Мы ему: «Чего случилось-то, отец родной?!» – «Банник, – говорит, – меня из запарника кипятком окатил. За веником я потянулся, а тот в меня с полка как плеснет!»

Так у батюшки сначала пузырями кожа пошла, а потом еще три недели она слазила. Матушка его и гусиным жиром натирала, и всякими теми мазями, что ей травница дала. Осерчал на банника батюшка, ему бы с ним примириться, а он в обиду! Не задобрил он старика ничем. Тут как раз пора сенокоса подошла, наработались все как обычно, намахались изрядно. Первая в баню у нас мелюзга пошла, а потом и люди постарше. Батюшка квасу изрядно с устатку попил, поспал он маненько и последним захотел в баню идти, чтобы, значится, долго и не спеша, всласть там сидеть и чтобы никто бы ему там не мешал. Ну вот, время-то идет, а его все нет и нет. Матушка уже волноваться начала: «Идите, говорит, отца родного проведайте!» Мы с братом Третьяком заходим в баньку, а там на лавке отец без движения лежит, и в углу под полко́м шебуршание какое-то. Подхватили мы родителя своего и на улицу его быстрее выволочили. Тут матушка бежит. «Помер, – кричит, – кормилец!» Ему на грудь кинулась в слезах!

– Чего, неужто и правда помер?! – с жалостью глядя на рассказчика, спросил его идущий рядом Варлампий.

– Да не перебивай ты человека, ну просил же он уже! – Месток толкнул длинного мужика локтем в бок. – Иди себе и молча слушай!

– Не-ет, не помер, – облегченно вздохнул рассказчик. – Отлили мы его водой колодезной холодной. Однако чуть-чуть было успели, еще немного бы полежал там и все. Вишь, как банник его вусмерть запарил.

Отлежался отец, а на следующий день к знающему человеку пошел за советом: как ему теперь с банником быть? Да он, этот старик, к кому он ходил, и сейчас, небось, живой. У дальнего затона на Великой его хижина стоит. Люди говорят, что из чудинов он сам и все про всякую нежить ведает. Как уж его там? Чурило, во, вспомнил, как его зовут!

– Да я знаю его, он еще такой белый весь, сухой, у него борода до колен! Во-от такенная! – воскликнул Варлампий с восторгом.

– Да помолчи ты, оглобля! – зашикали на него со всех сторон. – Говорили же тебе: не мешай рассказывать!

– Все, все, все, братцы, я молчу! – воскликнул тот.

– Ну вот, видать, посоветовал тот старик отцу, что ему нужно делать, – продолжал рассказ Ефим. – Выкупил он у соседки Малуши черную курицу и, не ощипывая с нее перьев, задушил, а потом под порогом бани закопал. А вот над полком подкову прибил. Все, с той поры никакого зла нам от банника не было. Отвадило его разом.