На заработках

— Да нигд, милостивецъ. Мы изъ деревни на заработки пришли. Сегодня вотъ ночевали на постояломъ…

Городовой черезъ нсколько времени явился съ извощикомъ. Акулину втащили на дрожки.

— Дворникъ! Садись! Вези! Паспортъ при ней?

— У меня, y меня ейный паспортъ, вотъ тутъ въ котомк, отвчала Арина.

— Сдай ему ея паспортъ на руки.

— Да я сама вмст съ ней… Я ее не отпущу.

И Арина ползла на дрожки.

— Нельзя троимъ на дрожкахъ! крикнулъ дворникъ на Арину. — Сходи прочь.

Арина завыла.

— Милостивецъ! Господинъ дворникъ! Да я ее одну-то оставлю, коли мы все вмст… Не буду знать, куда ее и повезутъ.

— Да дай ты ей самой ее везти! Пусть двушка сама ее везетъ. Извощикъ-то вдь дорогу знаетъ, говорили городовому женщины.

Городовой не возражалъ. Дворникъ слзъ съ дрожекъ. На мсто его влзла Арина и обхватила Акулину. Городовой замтилъ номеръ у извощика, записалъ въ книжку и сказалъ: «трогай».

Извощикъ, чувствуя, что проздъ до больницы долженъ быть даровой, взмолился:

— Вели имъ хоть на половин дороги на друтія дрожки перессть! Вдь путь не близкій…

— Пошелъ! Пошелъ!

Лошадь тронулась трусцей по плохой, не вычищенной еще по случаю ранняго весенняго времени мостовой. Безсильно свсившаяся голова Акулины качалась.

— Свезешь ее въ больницу, такъ приходи на тряпичный дворъ! Мы будемъ на тряпичномъ… на постоялый обдать не пойдемъ! кричали Арин женщины.

— Да, да… Поберегите наши котомки… отвчала Арина.

Извощикъ халъ и ругался.

— Заболятъ, черти, a потомъ вези ихъ даромъ! Слышишь, я даромъ не повезу, слзай съ дрожекъ, коли такъ, сказалъ онъ Арин, когда уже отъхали на нкоторое разстояніе отъ городоваго, но вспомнивъ, что городовой записалъ его номеръ, прибавилъ:- Ты дай мн хоть гривенникъ на чай.

— Да конечно-же дамъ, землячекъ. Неужто-же я такъ задарма? отвчала Арина, и не помышлявшая, что извощикъ везетъ ихъ даромъ.

Извощикъ успокоился и стегнулъ лошадь.

Вотъ и больница. Кой какъ съ помощью сторожа сняли Акулину съ дрожекъ и потащили по лстниц, подъ руки въ пріемную. Въ пріемной была уже нсколько больныхъ. Ждали врача. Было рано и онъ еще спалъ. Въ пріемной спросили паспортъ Акулины, посмотрли его и покачали головами.

— Даже больничныя деньги не уплочены, a он въ больницу лзутъ, послышалось замчаніе.

Черезъ нсколько времени явился врачъ съ заспанными глазами. Начавъ осматривать больныхъ, онъ подошелъ и къ Акулин, которая уже лежала.

— Чмъ больна? что болитъ? спросилъ онъ.

— И сердцемъ, и нутромъ, отвчала за Акулину Арина. — И распалилась, и на ду не тянетъ, бредитъ, а теперь уже и насъ узнавать перестала. Работали мы это на тряпичномъ двор, ночевали въ холодномъ сара…

Врачъ взялъ Акулину за руку, пощупалъ пульсъ, тронулъ за голову, покачалъ головой и сказалъ больничнымъ служителямъ:

— Въ тифозную… Ну, ступай, матушка, уходи… — обратился онъ къ Арин. — Навщать больную можешь по вторникамъ и субботамъ.

Арина заплакала и бросилась обнимать безмолвную Акулину, лежащую съ закрытыми глазами.

— Голубушка ты моя, сердечная… — завылаАрина.

— Уходи, уходи! Обниматься тутъ нечего: болзнь прилипчивая. Еще пристать можетъ. Съ Богомъ…

Все еще всхлипывая и утирая слезы рукавомъ, Арина вышла изъ пріемной и стала сходить съ лстницы, направляясь на улицу.

XLII

Незнакомая съ Петербургомъ, Арина, выйдя изъ пріемной больницы, долго блуждала по улицамъ Петербургской стороны, пока отыскала тотъ тряпичный дворъ, на которомъ она до сего времени работала. Отправляя Акулину въ больницу, она впопыхахъ даже не освдомилась, въ какой улиц находился этотъ тряпичный дворъ. Она не знала даже фамиліи хозяина тряпичнаго двора и помнила только одно, что зовутъ его Акимомъ Михайлычемъ, а прикащика Емельяномъ Алексевымъ. Пришлось заходить въ мелочныя лавочки и спрашивать про дворъ, обращаться къ городовымъ. Такимъ образомъ исколесила она множество улицъ, пока какой-то околоточный, подойдя къ городовому, у котораго она разспрашивала про дворъ, не сказалъ ей, въ какой улиц и гд находится этотъ дворъ. Оказалась, что она забрела совсмъ на противоположный конецъ Петербургской стороны. По указаніямъ околоточнаго Арина наконецъ нашла тряпичный дворъ и до того была рада, что странствованія ея кончились, что ужъ не вошла, а вбжала на дворъ — и прямо бросилась подъ навсъ. Демянскія женщины сидли около тряпокъ и работали, была тутъ и старуха николаевская солдатка съ двумя своими товарками, но Домны съ ребенкомъ не было.

Вбжавъ подъ навсъ, она такъ и опустилась на труду тряпокъ, до того была уставши. Безсонная ночь около Акулины, горе по случаю заболвшей землячки и руководительницы, хожденіе по улицамъ для отыскиванія двора до того утомили ее, что она еле переводила духъ и глядла на всхъ посоловлыми глазами. Время приближалось уже къ полудню.

— Ну, что? Какъ? обратились къ ней демянскія женщины.

— Оставила въ больниц… Страсть, что съ ней, двушки, сдлалось. Ни руками, ни ногами недвижима. Не знаю ужъ и живали теперь… отвчала Арина и при воспоминаніи объ Акулин слезы опять брызнули изъ ея глазъ.

Дальше она говорить не могла.