На заработках

— Милая, крестецкая! Да ты-бы лучше убрала куда-нибудь ребенка-то передъ тмъ, какъ проситься у прикащика на работу.

Женщина съ ребенкомъ не поняла, что ей совтуютъ, и широко открыла глаза.

— Тебя какъ звать-то? — продолжала Анфиса.

— Домной.

— Такъ вотъ что, Домнушка. Сними скорй съ груди-то ребенка, благо онъ не реветъ, да спрячь его вонъ въ тряпки, положи тамъ вонъ на ту груду. Тамъ мягко и онъ теперь покормленный-то крпко спать будетъ. A сама, какъ придетъ прикащикъ, просись на работу, да о ребенк-то ему ничего и не говори. Поняла? Такъ лучше будетъ. A то вдь можетъ и не взять съ ребенкомъ-то.

— Конечно-же убери, — подхватили другія женщины. — Ну, увидитъ онъ потомъ ребенка, такъ ужъ не гнать-же тебя со двора, коли ты настоящимъ манеромъ работаешь.

Домна просіяла.

— A вдь и то дло, двушки. A то, ей-ей, куда ни сунешься — везд съ ребенкомъ отказъ, — сказала она. — Какъ это вы хорошо придумали.

— Прячь, прячь скорй. Полно теб бобы-то разводить. Клади вонъ за ту кучу.

Домна поспшно вынула изъ-за пазухи ребенка, сняла съ себя полушубокъ, завернула его въ полушубокъ и положила на тряпки, прислушиваясь, не заплачетъ-ли онъ.

— Молчитъ?

— Молчитъ. Кажись, уснулъ таково сладко. Ну, Христосъ съ нимъ, — отвчала Домна.

Вскор пришелъ прикащикъ. Окинулъ взоромъ всхъ работающихъ женщинъ, въ отвтъ на ихъ поклоны, не снимая картуза, передвинулъ его со лба на затылокъ и обратно и, въ вид воодушевленія крикнулъ:

— Повеселй, повеселй, тетки! Дремать нечего!

Въ это время къ нему приступила Домна. Она поклонилась и сказала:

— Къ вамъ, господинъ хозяинъ. Примите на работу.

— На работу? протянулъ прикащикъ. — Принять, конечно, не расчетъ, a только y меня и такъ ужъ народу-то хоть отбавляй. Мы и съ этими справимся.

— Очень ужъ голодно, хозяинъ. Примите, заставьте Бога молить. Заслужу. Я на работу не лнива

— Да лнивыхъ-то y насъ и безъ того всегда по ше… отвчалъ прикащикъ, подумалъ и прибавилъ:- Ну, оставайся. Условія наши знаешь?

— Знаю, знаю, хозяинъ. Женщины ужъ сказали.

Домна радостно засуетилась и тотчасъ-же, подсвъ къ груд тряпокъ, принялась разбирать ихъ. На лиц ея мелькнула улыбка. Улыбнулись и другія женщины и, когда прикащикъ удалился, заговорили:

— Видишь, какъ ловко надули его. A теперь можно сдлать такъ, что онъ и ребенка-то не замтитъ. Онъ вдь заглядываетъ сюда подъ навсъ не часто.

Работа продолжалась. Работала и Акулина, но черезъ силу — и то и дло все хваталась за голову и за бока.

— Словно, кто мн наколотилъ ребра-то — вотъ до чего ломятъ и ноютъ, а по спин такъ мурашки и бгаютъ, говорила она.

— A ты прилягъ чуточку, Акулинушка, прилягъ малость, покуда прикащика-то нтъ, совтовала ей Арина. — Какъ станетъ онъ подходить къ навсу, такъ мы увидимъ и скажемъ.

И Акулина въ изнеможеніи легла на тряпки. Такъ она длала нсколько разъ. Ее то ударяло въ жаръ, то трясла лихорадка.

Въ обдъ Акулина не прикоснулась къ хлбу, отошла отъ обдающихъ женщинъ, удалилась въ сарай и легла тамъ. Арина, наскоро пообдавъ, прибжала къ ней.

— Можетъ быть, Акулинушка, ситничка, хоть немножко пошь, такъ я сбгаю въ лавочку, принесу полфунтика, предлагала она Акулин.

— Нтъ, нтъ… Вовсе на ду не тянетъ. Даже претитъ.

— Ахъ, ты болзная, болзная! покачала Арина головой.

— Испить дай, испить смерть хочу… просила Акулина. — Кисленькаго-бы чего нибудь.

— Кваску? Сбгать за кваскомъ въ лавочку?

— Сбгай, милушка, принеси въ ковшичк на копечку. Да капустки-бы кисленькой тоже на копечку… Можетъ статься, отъ кисленькаго-то мн и полегчаетъ.

Арина, захвативъ ковшикъ, побжала въ лавочку за квасомъ и за капустой. Когда она принесла и то и другое, Акулина съ жадностью выпила ковшъ квасу, a капусты взяла щепоть, пожевала и тотчасъ-же выплюнула.

— Нтъ, не могу я сть. Словно вотъ что отвратило меня отъ ды, сказала она и опять повалилась какъ снопъ, щелкая зубами отъ лихорадочной дрожи.

Пришла къ Акулин и Домна съ ребенкомъ на рукахъ.

— Переложу-ка я ребеночка-то изъ-подъ навса сюда въ сарай, a то тамъ съ одного прикащикъ шляется, сказала Домна, усаживаясь около Акулины, и принялась кормить ребенка грудью. — Эка ты бдная y насъ! прибавила она, съ сожалніемъ смотря на Акулину. — Крпко недужится?

— Страсть…

— Ты-бы ялапнаго корня взяла въ аптек на три копечки… Ялапный корень ужасти какъ помогаетъ. Теперь въ обденную пору бабы живо въ аптеку сбгали-бы.

— Н… не надо… Я и такъ отлежусь, отвчала Акулина.

Пришли въ сарай на отдыхъ и другія женщины и также окружили Акулину. Вс придумывали разныя средства, какъ-бы полечить Акулину. Кто совтовалъ хрну съ водкой къ голов привязать, кто лошадиной дугой животъ потереть, кто бодяги выпить. Акулина ото всего отказывалась.

Женщины улеглись на послобденный отдыхъ и заснули. Засыпая, он слышали, какъ Акулина бредила. Бредила она своимъ маленькимъ Спиридошей, просила кого-то послать въ деревню два рубля.

— Не отвертться ей… Придется, кажется, свезти въ больницу, сказала Анфиса.

Арина вздрогнула, до того ей была ужасна эта мысль.

Въ посл-обденную пору Акулина перешла кой-какъ изъ сарая подъ навсъ на работу, но работать была не въ силахъ и легла тутъ-же на тряпки. Вошелъ прикащикъ.