На заре

Корягин сел на свое место, поставил локоть на стол и, подперев рукою щеку, устремил блестящие глаза в окно. Он видел, что все товарищи молча осуждали его за допущенное рукоприкладство, чувствовали себя не в своей тарелке, подавленно, и от этого нервы у него напряглись еще сильнее. Он с досадой плюнул, проговорил:

— Черт бы его взял!

— Да, драться не следовало бы, Петро, — осуждающе сказал Гуня. — Сурьезно.

Корягин, осознавая свою вину, молчал. На левой скуле вздулся сабельный рубец. Нижняя губа конвульсивно вздрагивала. Он сорвал с головы фуражку, вытер пот с лоснящегося темени и резко зашагал по кабинету.

— А я бы тоже съездил его по бандитскому рылу, — поддержал Ропот председателя. — Так и чесались руки…

Гуня неодобрительно покачал головой.

— Нам, большевикам, не к лицу горячность. Таких, как Древаль, надо судить и пущать в расход, но без этого самого… — Он поморщил высокий загорелый лоб. — Но я не приложу ума, откуда враги узнали про наше решение арестовать некоторых из них?

Корягин все еще находился под впечатлением допроса Древаля, сел за стол, помедлил минуту, потом сказал:

— А ведь похоже на то, что враги были предупреждены кем-то, и поэтому большинство из них бежало…

Ввели Гусочку. Лицо у него бледное, испуганное. Зеленоватые глаза беспомощно метались. Прикидываясь невинным, он пробормотал растерянно:

— Ну, как ето так, товарищи дорогие? Куры, утки, гуси… И никто никому ничего!

— Садись! — указал Корягин на стул.

Гусочка сел. В глазах у него совсем потемнело.

— Мыслимое ли дело? — тяжко вздохнул он. — Хозяйство ж без присмотру.

— Фамилия? — спросил Корягин.

Гусочка удивленно вскинул брови.

— Чи позабыл ты, Петр Владиславович? Гусочка я. А ежели по-правдашнему, то Игнатчук.

— Сословие?

— Казак я, казак от рождения, — Гусочка ткнул себя пальцем в грудь. — И дед был казак, и батько казак, ну и я… Та все в роду были казаки.

— Какой же ты казак? — бросил Ропот.

— Ето ты хочешь сказать о дьяке станичной церкви, каковой якобы находился в сожительстве? — скороговоркой начал Гусочка.

— Точно не знаю, но во всяком случае ты не казак, — махнул рукою Ропот. — Вот.

— А кто ж, по-твоему?

— Хамелеон ты, вот кто!

— Ето как же понимать? — часто заморгал Гусочка. — В нашем роду такой фамилии вовек не бывало.

Сдержав улыбку, Корягин поднял на него строгие глаза:

— Чин?

Гусочка глупо улыбнулся.

— Ну, ей-богу, Петр Владиславович! Ты чи смеешься надо мной, чи в самом деле? Чинов у меня никаких.

— Постой, постой, — остановил его Ропот. — Ты же унтер-офицер.

— Хиба? — притворно удивился Гусочка. — А я шось не помню про унтера. Невже[87] я имел такой чин? Хоть убей — выскочило из головы.

— У тебя всегда выскакивает то, что тебе невыгодно, — заметил Градов, расправляя лопастую бороду на груди. — Дурачком прикидываешься.

— И не думал, — Гусочка пожал плечами. — Какой толк в ём, в дурачке том?

— Кто-нибудь из родственников за границей есть? — спросил Корягин.

— Эге ж, есть, — осклабился Гусочка. — Меньшой брат. Черт его понес туда!

— Чем занимаетесь?

— Я?

— Да, да, вы, конечно, — повысил голос Корягин.

Гусочка снова принял Иисусов вид, и на его лице, поросшем жидкими рыжими волосами, застыла выжатая, безобидная улыбка.

— Тьфу ты! А я думал… — сказал он, потом, сложив руки на животе, взмолился: — Крест и святая икона, не ворую, Петр Владиславович! Ето на меня по злобе Фекла наговорила.

— А какие у тебя с нею счеты?

Гусочка почесал затылок.

— Да, ето… знаешь… Тут дело у нас любовное. Она хотела, чтоб я женился на ей, а я не пожелал.

Ревкомовцы прыснули со смеха.

— Это что, твоя очередная сплетня, гражданин Игнатчук? — спросил Корягин. — Дичинка с начинкой?

— Да рази я позволю, товарищ председатель, — обиженно проговорил Гусочка. — Вот тебе крест и святая икона — чистую правду кажу. А Фекла брешет. Ей вот такой хлопчик не поверит.

— Я не про то спрашиваю, — остановил его Корягин. — Ты лучше расскажи нам, как ты агитировал казаков, чтобы они не вступали в ЧОН и в коммуну не шли.

Гусочка вытер подолом полотняной рубашки испарину со лба.

— Крест и святая икона, ничего не знаю! — вскрикнул он. — Не сойти мне с места, ежели кажу неправду.

— Ой ли! — покачал головой Корягин. — Так-то я твоему кресту и поверю. Нам все известно.

У Гусочки задрожали ноги, по спине заползали мурашки.

— Неправда ето! Что хотите, товарищи дорогие, а я никому ничего не казал. Мое ли дело мешаться в ваши государственные дела? Да рази тут моя воля?

— Дай тебе волю, всех загонишь в неволю, — сказал Гуня. — Знаю тебя, хорошего. Говоришь: «Да будет твоя воля», а думаешь: «Когда б-то моя…»

— Для чего ето напрасно казать? — упирался Гусочка. — Я и так бедую. На меня, что в яму: все сметье[88] валится.

— Обижен небось? — спросил Корягин.

— А то… ешо как.

Гусочка сильно потянул ноздрями, почесал за ухом. Корягин встал, оправил гимнастерку под широким поясом и, выйдя из-за стола, предупредил:

— Вот что, гражданин Игнатчук. Если еще раз позволишь подобное, тогда пеняй на себя. Понимаешь?

— Вот святой крест! — взмолился Гусочка, вставая. — Ни на яки науськанья не пойду. Ни в жисть!

— Ступай! — Корягин указал на дверь.