На заре

— Винила тебя: мол, ты им за добро злом отплатил. И меня срамила, что не заступилась я за дядька Захара. Кричала: «Это ж мы тебя за супостата этого просватали».

Корягин недобро усмехнулся. Ему вспомнилось, как он впервые познакомился с Еленой, как потом они встречались, поженились и, наконец, как он навсегда перешел жить в этот дом, который достался жене после смерти ее родителей.

— Тоже мне сваха выискалась, — вырвалось у него с негодованием.

— Было тут крику на всю улицу, — плакала Елена.

— Я бы на твоем месте и на порог ее не пустил, — сказал Корягин, положив сжатые кулаки на стол.

— Через забор орала, — указала Елена в сторону.

— Вот ведьма, — с досадой плюнул Корягин.

Елена вытерла слезы, принялась убирать посуду. Корягин снял с себя верхнюю рубашку, стащил сапоги, лег на диване.

Елена прикрыла ставни, ушла за Игорьком. Но задремать Корягину так и не удалось. Древаль терзал ему душу, вставал перед его глазами наглым, злым.

«На кой черт я связался с ним, — думал он раздраженно и тут же снова возражал себе: — Но это ж контра, враги наши, и нечего с ними нянькаться. Человека ни за что ни про что убили. Стрелять их, как бешеных псов, надо!»

На веранде послышались чьи-то тяжелые шаги. Корягин приподнялся на локоть. Проскрипела дверь в кухне и долетел голос:

— Дома кто есть?

— А, это ты, Филиппович, заходь, — ставя ноги на подстилку, пригласил Корягин соседа.

Градов вошел.

— Извини, Петро, за беспокойство, — сказал он, опускаясь на стул. — Сейчас сын недобрую весть принес. Говорит, в лесу бандитов видел. Человек полтораста по дороге ехали. С винтовками, с саблями. Все верховые. И наших станичников много.

— Куда ж они путь держали? — настороженно спросил Корягин.

— От монастыря в сторону Гулькевичей, — ответил радов. — Верстах в семи от хутора Драного заприметил.

— Как же они Леньку не тронули? — удивился Корягин.

Градов развел руками.

— Не видали. За кустами он схоронился.

Корягин быстро обулся, надел рубашку, сказал:

— Тут нужно быть начеку. Пойдем, Филиппович…

* * *

Весть о появившейся банде заставила председателя ревкома принять срочные меры по изъятию оружия у краснодольцев.

Казаки сдавали шашки, кинжалы, револьверы, изредка — винтовки. Комсомольцы очищали оружие от ржавчины, смазывали маслом и складывали на столах, ставили в пирамиду в специальной комнате с зарешеченными окнами.

Вот на крыльцо поднялся белобородый старик в черкеске, поношенных сапогах и в старинной казачьей папахе. В высохших, жилистых руках, как на подносе, он держал шашку, отделанную серебром, которую хранил у себя несколько лет, как самую дорогую реликвию боевых походов против иноземных захватчиков.

Старика встретил Леонид Градов, хотел было принять шашку, но старик отвел ее в сторону, потребовал к себе председателя.

— Зачем он вам, дедусь? — спросил Леонид. — Оружие принимаю я.

— Хочу самолично передать ему свою шаблю, — скрипучим голосом ответил старик. — Это не абы какая оружия, а цены нету энтой шабле. Видишь, в серебре, в золоте. С турецкого фронту привез я ее, а теперь хочу отдать в ревком.

— Демка, покличь председателя! — попросил Леонид Вьюна, выглянувшего из окна.

Несколько комсомольцев собрались на веранде, у двери парадного крыльца, а за ними появился и Корягин. Все притихли, глядя то на председателя, то на старика, принесшего дорогое оружие. Вьюн, вытирая паклей грязные руки, стоял за спиной Корягина, не отрывая восхищенных глаз от старинной казачьей шашки.

Леонид указал на старика:

— Вот, Петр Владиславович, вас лично потребовал этот дедусь. Не хочет мне шашку отдавать.

Корягин тепло заглянул старику в глаза, опустил руку на плечо.

— Понимаю, — одобрительно помотал он головой.

Старик протянул ему шашку.

— Оця[95] штука, Петро, с турецкой войны у меня. Бился я с нею при взятии крепости Карс[96]. Не раз я потим вспоминал про ту страшну битву и всегда с плачем целовал оцю оружию. Она була верная моя помощница в боях, всегда спасала от смерти. А теперь хочу я, чтобы ею воевали наши диты так, как воевали мы, деды, супротив ворога, обороняли родную землю.

— Спасибо, отец, большое спасибо, — поблагодарил Корягин и, крепко пожав руку старому казаку, вернулся к себе в кабинет.

Козелков доложил ему, что по повестке явилась Дарья Матяш.

— Пусть войдет, — не глядя на него, сказал председатель.

Кутая лицо в черный полушалок, Дарья робко переступила порог.

— Садись, — сказал Корягин.

Дарья нерешительно опустилась на стул. И вдруг, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд.

— Чего же ты плачешь? — спросил Корягин.

Дарья ничего не отвечала. В глазах и на исхудалом бледном ее лице выражалась глубокая скорбь, губы дрожали. Она нервно ломала пальцы, прикрывала руки подшалком.

— Я знаю, что ты из бедной семьи, — мягко начал Корягин. — Знаю и то, что твой чоловик самая опасная у нас в станице контра, ярый враг Советской власти. Сосал из тебя кровушку, как паук из мухи. Веревку скрутил из твоей жизни.

Дарья продолжала плакать.

— Ну, успокойся, — миролюбиво продолжал Корягин. — Я вызвал тебя не для того, чтобы чем-то обидеть. Нам нужна твоя помощь.