На заре

Леонид с комсомольцами начал разгребать ворох сена, и оттуда тотчас выкатился пулемет, завернутый в брезент.

— Что это? — обратился Корягин к хозяину. — Ничего не знаешь?

Боровик молчал.

Корягин приказал немедленно отправить Боровика и пулемет в ревком.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Екатеринодар еще носил следы недавних сражений с деникинскими войсками. На стенах домов виднелись царапины, колупки от пулеметных очередей и снарядных осколков, пробоины…

По улицам с песнями шагали колонны красноармейцев. Ревел утренний семичасовой гудок завода «Кубаноль»[101]. На панелях в сутолоке разношерстной городской публики в замасленных блузах и комбинезонах спешили рабочие. Шныряли юркие мальчишки, нараспев выкрикивали:

«Читайте газеты!»

В городе, как и во всей области, ощущалась напряженная обстановка. По ночам рыскали грабители и убийцы. А по утрам в закоулках, водосточных канавах и болоте Карасун жители находили убитых. Контрреволюция снова поднимала голову. Вся черносотенная челядь, расползшаяся по области после разгрома Деникина, почуяв теперь ожившего Врангеля в Крыму, опять зашевелилась.

В Белом войсковом соборе[102] заунывно гудел колокол, и звуки его волнами неслись над городом, замирали на берегах Кубани. Прихожане нескончаемым потоком тянулись к заутрене. На паперти собора сидели нищие. Протягивая костлявые руки, клянчили милостыню.

По ступенькам на паперть поднялась дама в трауре с лицом, прикрытым густой вуалеткой. Нищие потянулись к ней. Но она, не взглянув на них, направилась в собор, остановилась у амвона. Перекрестившись, опустила деньги в кружку и начала отвешивать поклон за поклоном.

Сбоку послышался чей-то тихий голос:

— Вера Романовна.

Дама резко повернула голову, приподняла вуалетку. Перед нею стоял человек в штатском сером костюме, держа на сгибе руки шляпу стального цвета и приветливо улыбаясь. Вера Романовна некоторое время недоуменно глядела на него, стояла в нерешительности. Наконец, узнав своего давнишнего знакомого, она мысленно воскликнула: «Боже! Да это же Ипполит Иванович Губарь!»

Сразу же оглянулась, и свежее, румяное ее лицо приняло добродушное выражение, просияло улыбкой.

— Никуда не уходите, — предупредила она. — Поедем ко мне.

Губарь учтиво наклонил голову, перевел взгляд на волосатого дьякона в золотистой ризе, с дымящим кадилом в руке расхаживавшего взад и вперед по амвону.

* * *

В южной части города, на Крепостной площади, расположена областная больница[103]. В центре — небольшая приходская церковь с почернелыми от времени стенами, обнесенная решетчатой оградой. Приземистые больничные корпуса лепились друг к другу, образуя почти сплошную кирпичную стену. В тенистых аллеях прогуливались в больничных халатах раненые красноармейцы. Многие сидели под душистыми липами на скамейках. Любуясь голубизной утреннего неба и дыша прохладой влажного воздуха, они вели нескончаемые разговоры о былых ратных временах, о родных и близких.

Из хирургического корпуса вышел человек в военной форме. Лицо у него бледное, измученное. Стройной походкой направился в город. После больничной обстановки уличное движение казалось ему слишком шумным.

Добравшись до Штабной улицы[104], он повернул в сторону Кубани и вскоре остановился возле трехэтажного дома, в котором размещался штаб IX Красной армии[105].

— Как мне пройти к товарищу Балышееву? — спросил он еще не окрепшим голосом стоявшего у входа часового.

Спустя несколько минут он уже поднимался на второй этаж. По лестнице сновали военные. Они скрывались то за одной, то за другой дверью кабинетов, спешили по длинному коридору, заставленному высокими фикусами в кадках. Окна были занавешены шторами.

Вошедший задержался возле станкового пулемета, установленного на столе, хотел спросить у дежурного, где находится кабинет начальника штаба[106], но в это время неожиданно из двери вышел Балышеев — плотный мужчина среднего роста в тщательно выглаженном военном кителе. Каштановые волосы аккуратно подстрижены и зачесаны на правую сторону.

— А, товарищ Юдин! — воскликнул он обрадованно и протянул руку. — Здравствуй, голубчик. Ты к кому?

— Прямо к тебе, Назар Борисович, — улыбнулся Юдин. — Выписался из больницы, думаю включаться в работу.

— Отлично, — одобрил Балышеев и указал на дверь своего кабинета: — Заходи, я сейчас вернусь. — Он поспешно зашагал по коридору, о чем-то беседуя с подошедшим военным, скрылся за поворотом.

В кабинете никого не было. У окна стоял письменный стол, заваленный картами-одноверстками, газетами, исписанной и чистой бумагой. Тут же — три кресла. Рядом — книжный шкаф, на стенах — портреты Ленина и Калинина.

Мягко отворилась дверь, и так же мягко вошел Балышеев.

— Ну, Василий Петрович, рассказывай, как лечился, — сказал он, подходя к столу.

Юдин откинулся на спинку кресла, ответил бодро:

— Чувствую себя неплохо, Назар Борисович. Давай назначение.

Зазвонил телефон. Балышеев поднял трубку.