На заре

Его расчеты подтвердились. Тропа, связывавшая балку с вершиной горы, привела к зимовью банды. Видимо чувствуя себя здесь в полной безопасности, бандиты даже не выставили дозорных. Зорька только начала загораться. В горах царила тишина.

Шкрумов, Кочатуров и Кривошеев первыми очутились перед балаганами[928], залегли в снегу. Вскоре, обогнув вершину горы, с другой стороны подползли с бойцами Минаков и Левицкий. В балаганы полетели гранаты. Их взрывы смешались с криками застигнутых врасплох бандитов. Полураздетые, они выбегали наружу, яростно отстреливались и отходили к вершине горы. Кто-то из них узнал Минакова, крикнул:

— Подъесаул — предатель! Бейте его, хлопцы!

Перед Минаковым, словно из-под земли, вырос белоказак, с черной бородой, в одних исподниках, босой, и, сбив его с ног, рванулся в глубь леса по глубокому снегу. Минаков выстрелил ему вслед, но промахнулся. Белоказак, устремляясь на перевал, закричал своим:

— Дайте мне карабин! Дайте мне карабин!

— Надо догоняй его! — сказал Кочатуров.

Минаков махнул рукой:

— Черт с ним! Сам издохнет на таком морозе. Голый ведь. Далеко не уйдет…

Перестрелка продолжалась не более четверти часа. Большинство бандитов было перебито, около двух десятков сдалось в плен.

От пленных Минаков узнал, что убежавший к перевалу белоказак был Андрей Матяш.

— Жаль, что я его не пристрелил! — с досадой сказал Минаков.

Жадин поручил ему отправить пленных в балку Черемуху.

* * *

Минаков прибыл в назначенное место позже всех, но без пленных.

— А где же сдавшиеся? — спросил Жебрак.

— Пришлось расстрелять, товарищ начальник, — ответил Минаков.

— Кто дал вам право?! — возмутился Жебрак.

Минаков скривил рот.

— Это чего же бандитов жалеть? Они пытались бежать, вот я и применил оружие. Конвойные могут подтвердить.

Четыре милиционера, сопровождавшие пленных, подтвердили сказанное. И все же Жебрак не совсем поверил в их свидетельство: уж слишком они опасливо поглядывали на Минакова.

Кочатурову удалось схватить раненых братьев Крым-Шамхаловых, но Кочатуров прибыл в балку Черемуху без них. Когда же он вытряхнул головы Баксанука и Дауда из мешка на снег, карачаевцы начали плакать.

Подошли Жебрак, Кривошеев с товарищами. Кочатуров, указав на головы, затем на карачаевцев, недоуменно пожал плечами:

— Ми бандита секим башка, а дурной плачет!

К Жебраку подошел Виктор Левицкий, сказал:

— Николай Николаевич! Матяш Андрей во время боя убежал в горы… В одном исподнем белье. Разрешите мне найти его. Он ведь пропадет, замерзнет.

— Эк, гада какого пожалел! — бросил Минаков, — Я его нарочно отпустил, пусть закоченеет, пес паршивый.

Виктор метнул на него гневный взгляд и снова обратился к Жебраку:

— Разрешите! Может, человек одумается…

— Вряд ли, — сказал Жебрак, но, помедлив немного, согласился: — Ну что ж, попробуй.

Виктор с тремя курсантами отправился к перевалу, но Матяша так и не нашел.

Переночевав в горах, Жебрак с отрядом Жадина и курсантами Левицкого направился в Загедан, на Большую Лабу, где действовала банда подъесаула Козлова, а Кочатуров со своим отрядом двинулся в Карачай, на Архыз.

Но Кочатуров не вернулся домой. В одном из ущелий карачаевцы, мстя за смерть братьев Крым-Шамхаловых, взбунтовались и убили начальника уголовного розыска. По прибытии в Карачай они сообщили в ОГПУ, что в горах на них напала банда, в результате чего Кочатуров и погиб. Однако вскоре эта ложь была разоблачена.

Неделю спустя после операции у балки Черемухи Левицкий со своими курсантами разгромил банду Козлова. В одной из схваток он взял в плен Барейшу и направил ее в Преградную. Курсант, конвоировавший ее, ехал верхом, а бандитка шла пешком. Во время отдыха она стала приводить себя в порядок, и, поправляя платье, попросила конвоира отвернуться. Тот, не подозревая ничего, исполнил ее просьбу. Барейша мгновенно извлекла спрятанный в волосах дамский браунинг, два раза выстрелила в спину конвоира, забрала карабин, продовольствие и, сев на коня, ускакала в горы.

XXXII

В ту зиму — морозную, вьюжную — советский народ понес тягчайшую утрату: 21 января умер Владимир Ильич Ленин. Вся страна была охвачена глубокой скорбью.

Ленин и смерть! Эти слова как-то не укладывались в сознании тех, кто знал Ленина, кто шел за ним в дни Октября семнадцатого года, кто громил белогвардейцев, интервентов и всегда побеждал.

Долго шел Соловьев домой с траурного собрания, состоявшегося в Зимнем театре. На Красной было многолюдно, но стояла необычайная тишина. Казалось, люди боялись нарушить ее, говорили вполголоса.

На лицах прохожих Геннадий Иннокентьевич видел слезы и сам испытывал неуемную душевную боль.

Дома он застал Назара Борисовича и Любочку. Они стояли перед портретом Ленина, и Назар Борисович рассказывал приемной дочурке, каким хорошим и добрым был дедушка Ильич. Девочка слушала внимательно, не отрывая взгляда от Ленина. Но вот она взглянула на Назара Борисовича, увидела в его глазах слезы и, всхлипнув, расплакалась.

— Любочка, успокойся, — сказал ей Геннадий Иннокентьевич. — Дедушка Ленин не любил плаксивых.

Любочка затихла, вытерла кулачками глаза.