На заре земли русской

По городу быстро разнеслась весть о поражении войска Всеволода и о пленении того. Сам же Переяславский относился к толкам без интереса. Всё ему было ново и удивительно в Полоцке: за ту неделю, что провёл он в чужом княжестве, не случилось ни одного бунта, горожане жили совершенно спокойно. Никто не был казнён, никто не был схвачен или брошен в темницу по доносу. Однако несмотря на спокойствие жителей, на оказанную ему честь и свободу – естественно, ограниченную – Всеволоду в Полоцке не жилось. Душа его южная рвалась на Родину, на земли Переяславские, где остался город без правителя, а дружина без командира.

Всеслав с ним почти не разговаривал. На вопросы его отвечал скупо и односложно, дальнейших планов на его счёт и на счёт Изяслава Ярославича не строил, а если и были у него какие мысли по тому поводу, то Всеволод об этом не знал. Попытки расспросить его о чём бы то ни было увенчивались неудачей, да и кроме того, князь корил себя за произошедшее с одним из близких ему людей и оттого был ещё более угрюм и неразговорчив. Вечерами его было не найти: он уходил куда-то в город, а по возвращении почти сразу поднимался к себе, и тогда уж никакими силами нельзя было вывести его на разговор.

Сам же Всеслав провёл без сна третью ночь. Димитрий не приходил в сознание, лучше ему не становилось, забываясь тяжёлым, беспокойным сном, он бредил, всё звал кого-то – то ли мать, то ли ещё кого, не поймёшь. Злата, ходившая за Димитрием и проводившая почти все дни и ночи у постели его, однажды всё-таки не выдержала и пожалела Всеслава.

– Не ходи, княже, не мучай ни меня ни себя, – вздохнула она в один из холодных осенних вечеров, когда Полоцкий в очередной раз зашёл справиться о состоянии Димитрия. – Поправлялся бы, я бы сама тебе о том сказала. Да не смотри ты на меня так, – добавила она, видя отчаяние князя и кладя руку на его плечо, словно хотела утешить, поддержать. – Не волшебница я, видит Бог.

Всеслав не отвечал. Приглядевшись, Злата увидела, что он уснул, уронив голову на руки, сжатые замком. Тихонько улыбнувшись, она вышла и притворила дверь.

О том она никому не говорила, даже Димитрию, пока с ним было всё в порядке, даже самой себе боялась откровенно признаться, что с самой первой встречи что-то случилось, пронеслась между нею и Всеславом какая-то искра, и эта искра теперь скоро разгоралась в большой и жаркий костёр. Ни дня не проходило без того, чтобы не думала девушка о нём, не вспоминала его со старательно скрываемой улыбкою. Ночами черты лица его, всегда серьёзного и будто бы отстранённого, стояли перед её задумчивым взглядом: пристально смотрящие серые глаза, в серьёзном взгляде которых словно отражалась сталь, сведённые к переносице брови, русые вьющиеся волосы, едва касающиеся плеч. У неё замирало сердце, когда она слышала его голос, когда их взгляды пересекались. Злата отчего-то стыдилась этого нежного чувства, этой привязанности, и она надеялась, что сам князь об этом не догадывается.

Когда она зашла поутру в светлицу, куда принесли её теперешнего подопечного, Всеслава там уже не было: верно, он ушёл с рассветом. Быстро осмотрев Димитрия, она не без радости отметила, что жара у него нет; прошлую и позапрошлую ночь он спал спокойно, и теперь была надежда, что он пойдёт на поправку. Осторожно, чтобы не разбудить его, Злата приподняла его подушки так, чтобы он принял полусидячее положение, и стянула старую повязку с раны. Конечно, совсем незаметно это сделать не удалось, и Димитрий приоткрыл глаза. Злата улыбнулась ему ласково.

– Ты… – прошептал юноша, слегка сжимая руку девушки. – Это была ты…

– Молчи! – ответила Злата отчего-то таким же шёпотом, высвободив руку и приложив палец к воспалённым, искусанным губам Димитрия. – Тебе нельзя тревожиться. Всё хорошо, Господь миловал, скоро тебе станет лучше.

Молодой человек снова закрыл глаза и уж больше ни о чём не спрашивал. Наложив новую, чистую повязку на рану его и поставив рядом на полу кувшин с водой, Злата так же тихо поднялась и ушла.

Она шла, не думая о своём пути, куда ноги несли её, и не удивилась, когда обнаружила, что давно миновала черту города и стоит на берегу Двины. Сколько раз приходила она сюда, и в радости, и в горе! Когда умерла мать, Злате было всего восемь солнцеворотов. Она её почти совсем не помнила, в памяти сохранились тёплые руки, синие глаза, смотревшие всегда ласково и по-доброму. Когда её не стало, батюшка сильно изменился, словно весь мир винил в том, что забрал Бог к себе жену его Анну. Злата с невольною улыбкой вспомнила, что, когда её крестили, ей было даровано как раз имя матушки во Христе. После смерти той отец, выбравший остаться в языческой вере, не единожды называл дочь именем покойной матери, а после хмурился, бормоча непонятные извинения. Даже будучи взрослой, Злата не очень любила его и иногда боялась. В этом она и Димитрий имели что-то общее – выросшие без материнской любви и ласки, оба сохранили в своих сердцах добро, хоть и жизнь их проходила почти в одиночестве.