На земле московской

Деревенские богатеи поразились выбором Груниного отца, они и сами были не прочь породниться с ним, А тут другая деревня и дом без достатка и без хозяина: вдова бедует с тремя сыновьями! Двадцатилетний Алексей Ермолов старший в ней. Парень, он, правда, видный, грамотный, не трубокур, не пьяница и в отхожем промысле, — а жили в том Аферове, как и в Карповке, все сплошь портные, — слывет умелым мастером.

Груня пришла в дом первой снохой, и вся женская работа по семье и двору легла на ее плечи, будто не жену — работницу взяли. Мать мужа оказалась женщиной ревнивой, не хотела уступать своего влияния на сына и выставляла перед ним молодую жену в невыгодном свете.

Зимой в избе холодище, не то что в отцовской обихоженной, дровишки под навесом на счет, а тут еще каждую стирку свекровь требовала полоскать в проруби.

Навещал выданную дочь грустный тятенька и виноватыми глазами смотрел на свою Груню.

— Негоже так, Алексей Иванович, молодой бабочке надрываться, — не выдержав, как-то стал он пенять зятю. — Она вон теперь сама мать. Не побоюсь ни стыда, ни пересудов, — заберу ее домой, не выдерживает мое сердце!

Груня заплакала, убежала за ситцевую перегородку, больше всего боясь при свекрови показать свои слезы.

Алексей смутился. Тестя он уважал, верил ему, а жену любил, — нужно было что-то делать. Открыто высказать свое неудовольствие матери он не отважился, но пообещал Груне, что как только женится средний брат, а свадьба уже сговорена, они уедут из деревни в город. Хватит ему по деревням мыкаться с аршином и ножницами, он попробует брать заказы на дом, и тогда жена сама будет хозяйкой!

Вскоре плакала уже не Груня, а свекровь, когда собирала в дорогу семью старшего сына.

Алексей Иванович по двадцать четвертому году отпустил бороду для солидности, — свое дело ведь заводил, хозяином становился.

Представительный, с миловидным бородатым лицом, во всем аккуратный и обходительный, он скоро завоевал в городке много постоянных заказчиков. Пришлось выписывать на подмогу братьев и снять под жилье и мастерскую просторный дом.

В деревню теперь ездили лишь на престольные праздники с богатыми гостинцами, разодетые по моде, благо сами мастера.

В новом доме лишняя комнатенка оказалась по душе одинокому приезжему человеку, и молодой хозяин, поколебавшись, решил сдать ее.

Аграфене Егоровне поначалу не понравилось: чужой среди своих, да и урядник напугал, наказав поглядывать за постояльцем.

Алексей Иванович сердито оборвал супругу, — не женского, мол, ума дело, а урядник за свое усердие от казны деньги получает. Только ничего позорного не водится за квартирантом Михаилом Петровичем: ни убийца, ни грабитель, наоборот, сам своей последней копейкой поделится!

Аграфена Егоровна успокоилась: мужу виднее, а постоялец и впрямь человек хороший; Алексей, бывало, в трактир любил сходить, чайку на людях попить, музыкальную машину послушать, — грех не велик, — и все же лучше, что он теперь все время у жильца торчит, о чем-то разговоры находят. Вечерами при лампочке муж склоняется над книжками.

— Житие Алексея, человека божьего, читаю, про его мытарства по белу свету, — сказал он проявившей любопытство Груне, но в книжку заглянуть не дал, прикрыл рукой.

Немногословен становился муж, будто что-то таил от нее, как бывало при свекрови — все важные дела в семье за ее спиной решались. Теперь насчет домашних дел Аграфена Егоровна полная хозяйка, и пожилой сосед к ней относится как нельзя лучше. Алексею же он вроде за родного отца стал.

Два сына, муж, деверя — лишь успевай поворачиваться, к праздникам на подмогу соседку-бобылку зовут, — но на душе у Аграфены Егоровны спокойно, налаженная жизнь ровно катится день изо дня. Не ошибся ее тятенька, царство ему небесное, — за хорошего человека пристроил!

И вдруг пожаловал к ней чуть свет урядник, когда ни мужа, ни Михаила Петровича не было, — по грибы пошли, — с двумя понятыми и учинил обыск. Уходя пригрозил:

— Смотри, дурные дела за твоим домом водятся, муж с ума свихнулся. Тихоня-тихоня, а туда же…

Всю следующую ночь проплакала Аграфена Егоровна, уговаривая Алексея отказать жильцу от дома. Мало ли на их улице пустует квартир, — обошел он мужа, околдовал!

Михаил Петрович уехал сам, как вскоре война началась, и Аграфена Егоровна успокоилась: не знала она, что летят от бывшего постояльца письма на одного деревенского жителя, а попадают они в руки Алексея Ивановича.

С тяжелой обидой она припоминала потом, как не удостоил ее муж доверия, оставил дурой деревенской с ребятишками своим умом доходить — за что же Алексея, будто самого опасного преступника, посадили в одиночную камеру?

Он смотрел на нее через железные прутья на единственном свидании и твердил растроганно:

— Виноват я перед тобой, Грунюшка, сильно виноват…

— Да ладно уж, свои люди. Плохо тебе тут, изменился ты очень…

— Не принимает мой желудок пищу дармовую-казенную, — пошутил он с грустной усмешкой, уже догадываясь, какой незваный, страшный гость разрушает его организм.

Алексея Ивановича перевели из городка в Московскую тюрьму, а там и след его затерялся.