На земле московской

Подруги устроились на кроватях у стенда. Нина сразу будто провалилась куда-то, охнула и заснула. Катя, задремав было, через несколько минут убедилась, что сон улетучился. Она ясно видела перед собой непривычно большое кольцо на шпинделе, себя с ключом в руках, — станок остановлен, сейчас она займется наладкой: снимет сгоревший резец, взамен поставит новый. Лишь бы не волноваться и не давать волю сомнениям, — это мешает работе!

За стендом раздались шаги, знакомое покашливание Данилы. Он вернулся с дежурства на крыше и укладывался спать.

Кате захотелось хоть минутку поговорить с ним и она тихонько стукнула в фанеру.

Седов заглянул за перегородку, взлохмаченный, с улыбкой до ушей.

— А-а-а, и вы тут, моими соседками, — заговорил он шепотом. — Понимаешь, у чертового противогаза, убей меня, какая-то магическая сила! Не противогаз — подушка самосон, так и тянет прилечь на нее…

— На крыше-то?

Данила посмотрел на Катю с покорной безнадежностью, вздохнул кротко.

— Каюсь, проспал все дежурство с противогазом под головой. Мягчее и слаще у меня в жизни подушки не бывало! К тому же на свежем воздухе!

— Ты веселый сейчас какой, — сама не понимая, то ли в похвалу, то ли с укором сказала Катя. — Послушай, — продолжала она, — можешь перевести меня на участок одношпиндельных? Я там быстрее наладкой овладею.

Седов задумался, помедлил.

— Хорошо, давай переходи, коли есть желание. Значит, с Ниной врозь будете? — спросил он, выдавая свои мысли.

Катя промолчала, жалея Данилу.

«Беда просто… парень безнадежно болен Нинкой…» Седов скрылся за перегородку и, судя по дыханию, быстро уснул. Катя позевала, позевала, поворочалась с боку на бок и тоже уснула. Последней ясной мыслью ее было: «Раз Даня обещал, он переведет. А я на одношпиндельных не подведу его…»

Глава 8

Над городком из бревенчатых домов в один этаж, редко в два, возвышались деревянная, выкрашенная в кирпичный цвет пожарная каланча и черная, довольно внушительная труба городской бани, из которой вечно валил дым. До войны местные жители гордились своей трубой. Из окон поезда, с самолета люди не раз, возможно, принимали из-за этой трубы их тихий городок за бойкий заводской поселок.

Сейчас в войну было не до провинциальной наивной гордости; труба могла служить отличной мишенью с воздуха, и жители забеспокоились. Трубу следовало снять или замаскировать. Особенно переполошились местные обыватели после того случая, когда фашистский летчик среди бела дня, как видно и в самом деле приняв баню за военное предприятие, сбросил две бомбы. Бомбы в цель не попали, угодили в огороды, да у пегой лохматой лошаденки, запряженной в телегу, с торбой овса на морде, осколком ранило задние ноги. Лошадь пришлось пристрелить подоспевшему милиционеру, а напуганные жители, настрочив заявление против ненавистной трубы, отправились хлопотать в горсовет.

Всю дорогу за «противотрубной» делегацией бежали негодующие мальчишки во главе со Славой Ермоловым.

— Это честь, — кричали они, — что вашим носам довелось понюхать боевого пороху… В кои-то времена наш городок приняли за что-то путное, а вы хотите повалить трубу!

Дома Слава фыркал и возмущался трусостью горожан, витийствуя перед бабушкой, за что тотчас получил от нее прозвище Аники-воина.

Слава потребовал объяснения, кто такой Аника-воин, пытаясь пристыдить старую: говорит, а сама не отдает отчета в своих словах!

Аграфена Егоровна всплеснула руками:

— Смел нотации читать, поживи-ка с мое!

Трубу не сняли, а лишь перекрасили в серый, сливающийся с небом, цвет. Но Слава уже не знал покоя. В длинном двухэтажном здании военкомата с утра до вечера толкались городские подростки с заявлениями в руках. Они жаждали оружия, подвигов на фронте.

— Не мешайте, ребята, работать. Годика через два милости прошу, — неизменной фразой выпроваживал беспокойных посетителей комиссар и скрывался за обитой клеенкой дверью.

Слава отчаивался, терял надежду, а больше всего безмерно завидовал Витьке Лунину.

Без всяких мытарств Виктор был зачислен в истребительный батальон. Он жил на казарменном положении в бывшей церкви, что в двадцатых годах силами кружковцев-безбожников была переделана в клуб.

Раз в неделю с винтовкой на плече, суровый и неприступный, Виктор шествовал мимо Славиных окон повидаться с родителями.

Смирив свою гордыню, Слава стал просить Лунина поговорить о нем с командиром. Виктор обещал.

Аграфена Егоровна совершенно не догадывалась о хлопотах внука, и Слава, предвидя возражения, не знал как же объявить ей, что он стал военнообязанным человеком и уходит из дома. Дров и лучины он наготовил на целую зиму, подремонтировал печку, вычистил трубу, сена для коровы хватит до весеннего выгона. Да и сестра теперь не за тридевять земель — всегда в тяжелую минуту поддержит.

Бабка заахала, заголосила на весь дом, потом, схватив ухват, бросилась в атаку на внука, смиренно сидящего в простенке между окном и шкафом. Он юркнул под стол, оттуда под скамейку и так несколько раз, пока бабка не устала махать ухватом.

Слава вылез из своего укрытия, а бабушка плакала, вытирая слезы кончиком передника.