На земле московской

— Сосунок совсем, во сне чмокаешь, как младенец, — приговаривала она, — не зовут, зачем лезть на рожон, война не ребячье дело! Не любишь, не жалеешь свою бабку!

— Ну и неправда, сама не веришь, что говоришь. Мне одно, соседке другое. Припомни-ка… Я в коридоре на сундуке лежал и все слышал.

— Ой, когда же такое было? Со всем из умика вон…

— Нет, не из умика. Было. Уши прожужжала, какой я у тебя распрекрасный внук. А говоришь: не люблю! Сама посуди: фриц прет, кому-то воевать надо! Мы, ополченцы, в тылу, в случае десант сбросят или шпион какой забредет…

Бабка слушала внука в забывчивости, кивая головой, и вдруг лицо ее снова сморщилось, задрожало.

— Иди ко мне, поцелую. И вот тебе, Вячеслав, мое благословение.

Она сама собрала ему вещички, проводила до клуба с той же оградкой из дутого железа, что была у церкви. У ворот стоял молоденький часовой с винтовкой и никого из посторонних дальше не пускал. Тут были и другие женщины, стояли у ограды, переговаривались со своими родными солдатиками. Кто просунул между прутьями бутылку топленого молока, кто пышку из мучных поскребышей, — отведать домашних гостинцев.

Записываясь в ополчение, Слава был более откровенен с Катей, нежели с бабушкой. Он прислал ей в общежитие письмо, которое озаглавил так:

«Дорогой сестре от обожающего брата, — его мысли, соображения, откровения». И следом строгий наказ: «держать все это в секрете от нашей старушки, дабы раньше времени не волновать ее. Катя, признаюсь тебе, цель моей жизни на ближайший отрезок — стать бойцом, и не где-нибудь в ополчении (чему я сейчас рад без памяти), а на переднем крае. Дерзаю надеяться, — нет, чего там, — верю, что ты мне в этом вопросе будешь другом.

Твой брат и почитатель всех твоих талантов

Ермолов Вячеслав».

— Славка, милый! — прочитав, сказала вслух Катя. — Не могу представить тебя красноармейцем.

Выбрав свободное утро, когда на работу нужно было выходить во вторую смену, Катя поехала домой. От бабки она имела известия трехдневной давности. Все были живы-здоровы и благополучны. Сегодня они не ждали ее, и Катя воображала, как обрадуется Наденька. Она везла ей подарок — курносого поросенка в сером платьице. За игрушку у нее отрезали от карточки промтоварный талон.

Городок был тих, пустынен и сиротлив. Баня из-за недостатка топлива не дымила, и мостик к ней через канаву был сломан.

Поднявшись по Городской, Катя вышла на Московскую улицу прямо к белому, сохранившему все приметы церкви, клубу. У ворот стоял Виктор Лунин с винтовкой, в подпоясанном ремнем драповом пальто.

— Разве вы не в форме? — вырвалось у Кати.

— Как видишь, — флегматично отозвался Виктор. И высокомерно добавил: — Важна не форма, а содержание.

Обычно бледное лицо его на ветру было багровым. На вопрос, можно ли вызвать Славу на несколько минут, Лунин начальственно пояснил:

— Не положено по воинскому уставу, но я сделаю.

Сестра с братом встретились, как два товарища, похлопывая друг друга по плечам, с радостными восклицаниями, будто век не виделись. Затем, взяв сестру под руку, Слава отвел ее подальше от ворот. Он был, как Лунин, в гражданском, знакомом Кате, пиджаке на вате, перешитом из отцовского пальто, но держался по-военному, старался говорить баском. Заглядывая Кате в глаза своими ласковыми голубовато-серыми глазами в густых ресницах, понизив голос, он сказал ей:

— Хорошо, что ты приехала. Ты сумеешь лучше меня подготовить бабушку. Дело в том, Катя, я скоро ухожу на фронт…

— Постой, постой, тебе даже до шестнадцати еще далеко! Нет, я не понимаю, — Катя вцепилась ему в рукав и держала. — Тут что-то не так!

— Так, Катенька, так. Политрук говорит, что я стреляю, как бог. Возможно, на передовую нас не пошлют, на худой конец будем обслуживать тылы. Но там уже прифронтовая полоса, Катя, а не наш зачарованный городок!

— И Виктор уходит?

— Нет. Отец его хлопочет, из-за глаз, что ли… Не знаю! А какое, собственно, он имеет ко мне отношение? Почему ты спрашиваешь о нем?

— Да хотя бы потому, что он старше тебя.

Славе пора было возвращаться к своим воинским долам, и брат с сестрой расстались, недовольные друг другом.

На двери дома висел замок, и, как ни странно, эта неудача обрадовала Катю; надо было самой утвердиться в какой-то определенной мысли насчет Славы, прежде чем тревожить бабушку.

Соседка крикнула в форточку:

— Заходи к нам, твои в булочную ушли!

Валентина Степановна была не одна: в красном углу за столом под портретом Ворошилова на коне, держа на растопыренных пальцах блюдечко, сидел сам глава семьи.

— Да мы никак в одной электричке сюда ехали, — проговорил он, свободной рукой приглашая сесть.