На земле московской

Перед девушкой Виктор, как бы мимоходом, не называя имен, осуждал угрюмых, ревнивых людей за их тяжелый, эгоистический нрав.

Дома на вопрос Кати, почему это Виктор все толчется вокруг нее, Нина, сама того не ожидая, вдруг почти повторила слова Лунина:

— Он заботливый и с ним легко. Не как с бирюком Данилой.

— Ой, Нинка, это что-то новое у тебя, смотри не ошибись! — собираясь на работу и не имея времени подробно вникать в любовные перипетии Нины, проговорила Катя.

Подружка мимо ушей пропустила ее слова: нельзя же, в конце концов, всю жизнь смотреть Екатерине в рот!

Комплименты Лунина о красоте Нины и самобытности ее характера исподволь делали свое дело.

Виктор почему-то большие надежды возлагал на то, что Нина сама придет к нему. И вот она стояла в комитете комсомола в старом пальтеце поверх халата и шерстяной косынке, повязанной назад концами. Куда девалось прежнее щегольство! Но и в этом, более чем скромном наряде она была хороша.

— А ты все цветешь, Ниночка! — заметила Лида, любуясь девушкой. — Ох, и хват мой помощник, — после паузы добавила она с лукавой улыбкой, начиная собирать со стола бумаги, — и когда только успел высмотреть такую красоту…

Нина коротко засмеялась.

— Представь, мы давным-давно знакомы через Катю Ермолову. Они в одном доме живут.

— Ну, оставайтесь, посидите здесь, а мне домой пора.

Лида отвесила общий поклон. Виктор сухо попрощался с секретарем за ее неуместные шуточки.

Нина вдруг тоже забеспокоилась, сегодня была ее очередь топить в общежитии печку, и Лунину ничего не оставалось делать, как предложить себя в провожатые.

Было холодно, ветер, пахнущий близким снегом, дул в лицо, вздымал полы пальто, приходилось делать усилие, чтобы идти ему навстречу, особенно на железнодорожном мосту со стенками из гофрированного железа.

«Попрошусь к ней в общежитие и тогда поговорим», — думал Виктор, крепко и бережно держа Нину под локоть.

Пока он ходил за дровами, растапливал печь, к Нине на тепло прибежали две девушки из соседних комнат со своей заваркой и сахаром, чтобы до воздушной тревоги, которая обычно подавалась часов в десять, спокойно попить чайку.

В двенадцатом часу, когда все московское небо полосовали лучи прожекторов, бухали зенитки то в отдалении, то близко, Виктор отправился ночевать в комитет комсомола на кожаный диван. Нина, выйдя проводить его на площадку, вместо того, чтобы подать на прощание руку, припала к нему, обняла за плечи и щекой прижалась к его щеке.

— Будь здоров! — шепнула она Виктору, поспешно отстраняясь.

Он бежал, не помня себя от радости. Временами ему чудилось, что вся эта грозная с неестественным освещением иллюминация вокруг ничего для него не значит, — отныне он неуязвим, неприкосновенен, раз любим такой девушкой, как Нина!

Глава 11

Нина все понимала и все видела. Данила Седов, наверно, и сам был не рад, что любил ее. А сегодня — надо же так — угораздило Нину завести разговор о чудодейственной силе любви, будто она позабыла, кто сидит перед ней!

Данила грустно молчал, подобрав под диван длинные ноги, светло-серые глаза его были полуприкрыты ресницами, а рот крепко сжат.

Его волнение мгновенно передалось и ей. Она замолчала в замешательстве, потом метнулась к окну, ей понадобилось зачем-то прикрыть форточку.

Данила кашлянул и спросил:

— Ниночка, можно сказать тебе кое-что?.. Впрочем, о том уже догадываются все на заводе… И ты догадываешься! Я давно люблю тебя, Нина!

Она все ниже и ниже склоняла голову. Разве скажешь ему: «Данила, подожди, я буду выбирать из вас двоих, потому что еще не знаю, кого люблю. Нет, нет, это ложь. Я сомневаюсь в другом… Любит ли меня Виктор так, как любишь ты?»

Нина подняла голову и вытерла глаза, хотя они были совершенно сухие. Она слышала взволнованное дыхание Данилы, но боялась взглянуть на него. Когда она это сделала, по его лицу было ясно, что он все понял и лучше ничего не говорить.

Он медленно встал с дивана, руками ощупывая карманы в поисках табака. Нина сидела, не шевелясь: на нее нашло какое-то оцепенение, но сознание точно отпечатывало все, что делал Данила.

Не найдя табака, он принялся застегивать пиджак, как будто выискивая предлоги, чтобы подольше задержаться. Сделав два шага к двери, не повертываясь, он глухо произнес:

— Лунин никого по-настоящему не может любить, кроме себя… Неужели не видишь?

— Уходи, сейчас же уходи! — в гневе закричала Нина, сверля взглядом сутуловатую спину Данилы в черном пиджаке. — Много на себя берете с Катериной…

Последнюю фразу она докричала, когда Седова уже не было в комнате, он опрометью выскочил в коридор, простучал по лестнице.

— Вот и все! — прислушиваясь, вслух сказала Нина, сама не зная, радоваться ей или плакать.

Виктор Лунин примчался чуть позднее в приподнятом настроении. Хмурый Данила Седов попался ему навстречу, едва ответив на приветствие.

«От Ниночки, очевидно, не солоно хлебавши», — подумал Виктор, охваченный радостным предчувствием.

Нина сидела на диване в унылой позе, подперев рукой подбородок, в сереньком платье из фланели, но в красивых, на высоких каблуках, туфлях.