Nabat_1

— Да, кстати, не успел дослушать новости: что там в Япо­нии еще случилось? Про Токио слушал.

— Черт его знает. Трясет и контачит. Будто бы тряхнуло их там, народу много погибло, разрушения. Япония — она и есть Япония.

Толмачеву надоело слушать водителя, он вмешался, же­лая поставить его на место:

— На Хоккайдо произошло землетрясение силой до вось­ми баллов. Разрушены города Саппоро и Муроран. Много жертв. И главное — вышел из строя реактор на АЭС.

— Японский Чернобыль? — спросил Луцевич, и водитель перехватил комментарии:

— Похлеще. Хоть реактор получше нашего был. От толч­ка он, сказывали, в защитную ванну опустился, как в кокон, а ванна-то треснула, утечка большая... А тут еще грунтовые воды выперли от толчков, и соприкасаются они с отравлен­ной водой. У них там все скважины артезианские, так сейчас вообще дело дрянь.

«Вода, вода», — задумался Луцевич, сплетая обрывки ин­формации, но водитель подтолкнул его раздумья:

— А что у вас в Европе с водицей происходит? Якобы гниет она, воду танкерами возят из Норвегии, Финляндии...

— Ах да, — вспомнил Луцевич. — Ухудшается качество питьевой воды не по дням, а на глазах. В Швейцарии еще терпимо, в других странах пьют только фасованную, пищу готовят на привозной. Во Франции и Германии совсем беда: ванны чернеют, никакой чисткой не взять, кожные заболева­ния начались. Мы пока моемся, — закончил Луцевич с груст­ным юмором.

Простота сказанного выдавала в нем человека, прошед­шего школу выживания в России: толкотню в очередях, веч­ный дефицит, хождение по кабинетам за дурацкими справками, ущемление гражданских прав. Европа вопила от ужаса — воды нет, вода кончается! — а русский человек сто­ически воспринимает ниспосланное судьбой. Подумаешь, воды нет... Сосед троячку брал на пару дней и второй месяц не отдает — вот это беда так беда...

— А мы как парились, так и паримся, — продолжал сло­воохотливый водитель. Толмачев пыхтел от злости.

— А как там болячка ваша? — спросил Луцевич, разумно полагая из слухов узнать что-то новенькое. Вмешался Тол­мачев:

— Никто толком не знает, — тоном осведомленного чело­века завел он. Пора внушить профессору о причастности его к большим людям и знакомстве с государственными тайна­ми. — Но я знаю точно от Воливача: есть обмен по прави­тельственной связи. Из Зоны сообщили, что опыты завершаются, положительный результат есть, как только за­кончим, сразу дадим знать.

— Что закончим? — не понял Луцевич.

Толмачев важно помедлил:

— Управляем процессом. Сначала они хотят разрешить свои собственные проблемы, лишь потом открыть Зону для входа и выхода.

Луцевич мало что понял. Он хотел разобраться, но вме­шался водитель:

— Хотят с приплодом выйти. Как, говорят, первая баба у них забеременеет, так объявляют готовность ноль.

— Но у многих преклонный возраст!

— Значит, молодеют, и опыты продолжаются! — захохо­тал довольный шуткой водитель. — Мне верный товарищ сказывал: у них там такая потенция, днем и ночью... — с хитрецой посмотрел он через плечо на Толмачева. — В об­щем, делать детей могут со страшной силой.

Луцевич слушал с интересом. Толмачев — с недовольным видом: ничем не обуздаешь русской простоватости.

— У обитателей Зоны изменилась генная решетка. Соот­ветственно кровообращение и ДНК, — наставительно про­изнес Толмачев.

— Точно! — поддакнул водитель. У светофора он уточ­нил: — В клинику едем?

— В клинику, — подтвердил Толмачев страшно недоволь­ным голосом, и водитель не раздумывая махнул на красный свет.

— А, собака! — выругался водитель, резко тормозя.

— Доездился! — съязвил Толмачев.

— Что случилось? — не уловил причины Луцевич.

— Любви не получилось, — ответил водитель зло.

Их нагнал мотоциклист. Луцевич разглядел на шлеме эм­блему: галопирующий конь. Мотоциклист, не останавлива­ясь, шлепнул бумажку на ветровое стекло и поехал дальше.

— Видели? — повернулся водитель к Луцевчу. — Теперь клей казацкий не отодрать. Во че удумали: какой-то клей хит­рый составили и клеют квитанцию прямо на ветровое стек­ло. Штраф нормальный и без волокиты, а клей ничем содрать нельзя со стекла. И надо у них покупать разовый тюбик с антиклеем. Дорогой, собака! А если блямбу не смыл, тебе еще штраф налепят. Вот такое у нас ГАИ, с казачками не поспо­ришь, да они и не разговаривают. Зато и мозги не компости­руют. Езжай себе и езжай. Раньше Москву дивизия взяточников в плену держала, теперь не видно гаишников и не слышно, если, конечно, и тебя не видно, не слышно.

Луцевич с удовольствием засмеялся, а Толмачева пере­дернуло. Так и не довелось ему умно обсудить с ним кое- какие вопросы...

В клинике Луцевичу дали возможность умыться, пере­одеться и повели в палату Судских. На правах хозяина Тол­мачев шел первым, но Луцевич придержал его:

— Сергей Алексеевич, позвольте я один.

— Как пожелаете, Олег Викентьевич, — напрочь обидел­ся он.

Луцевич посмотрел на него ободряюще.

— Не обижайтесь, — наклонился он к Толмачеву. — Мне важно первое впечатление. Я ведь когда-то помещал сюда генерала...