Nabat_1

Сам Смольников не обижался на трудности продвижения. Да, он не поспевал за сподвижниками Судских по НИИ, хотя пришел с ними почти одновременно, — ну и что? Другие и того не имеют. Кличку свою «Литератор» он носил спокой­но, благо к его познаниям в литературе сослуживцы относи­лись с уважением и, несмотря на нелюбовь шефа, спрашивали Смольникова, когда выпадало получить достойную консуль­тацию.

Смольникову всегда доставались такие задания, где осо­бенно не покажешь себя, а трепка обеспечена. Напоминав­ший человека на ходулях, высокий и сутулый, он с высоты своего роста смотрел на все передряги по-философски на­смешливо.

За эту насмешечку Судских и недолюбливал Смольнико­ва. Сейчас ему хотелось иметь ответ влет, поэтому капитан Смольников появился в его кабинете.

— Леонид Матвеевич, — обратился он к Смольникову. — Сочными мазками, но малыми штрихами обрисуйте мне До­стоевского.

— Федора Михайловича? — уточнил Смольников.

— Не будьте «Достоевским», — съязвил Судских.

— Маловато пространства, Игорь Петрович, — независи­мо отвечал Смольников.

— Уж постарайтесь, Леонид Матвеевич.

— Мерзкая натура.

— Вот так портрет! Весь мир преклоняется перед талан­том писателя, а вы его черните. Чего вы на него взъелись?

— Я не взъелся. Вы просили сделать портрет Достоевско­го, а не обозреть его творчество. Если позволите, я разверну.

— Да уж постарайтесь...

Смольников проглотил очередного «ежика» и стал говорить:

— Обиженный самой жизнью и на всю жизнь, Достоев­ский тему униженного человека пронес через все творчест­во. Как большинству талантливых и униженных людей, ему была необходима раковина, где он ощущал бы себя индиви­дуумом. Он создал такую раковину с помощью мистицизма. От «Белых ночей» он пришел к «Бесам». Читателей привле­кают в нем непознанность, загадочность.

— Можно согласиться, но почему он мерзавец? — пото­ропился с вопросом Судских.

— Я этого не говорил. Я сказал, что он мерзкая натура, поскольку выбирает загодя мрачные краски безысходности, предопределенность фатума.

— Тогда почему же этот человек произнес знаменитей­шую фразу: «Красота спасет мир»?

— Ничего знаменитого в этой фразе нет, — в прежней манере простодушной правоты отвечал Смольников. -— За­гадочная — да.

— Допустим, — пришлось согласиться Судских и заду­маться. Эсэсовские бонзы умилялись игре еврейских скри­пачей и без сожаления отправляли их в газовые камеры; русских нуворишей не спасали от грязи собранные ими кол­лекции шедевров; мир много раз был на грани катастрофы, и что-то не видно, чтобы именно красота его спасала.

— Тогда вопрос в лоб, — сказал Судских, убедившись в правоте Смольникова. — Почему матерого разведчика Дей- ла, который охотился за научными изысканиями Трифа, за­интересовало творчество Достоевского именно во время пребывания в России?

Смольников помедлил с ответом, задумался ненадолго и ответил:

— Понял. Достоевский страдал эпилепсией. Именно пос­ле одного из припадков он произнес свою загадочную фразу.

По воспоминаниям его брата Михаила Михайловича, в тот раз ему привиделся конец мира по описаниям Иоанна Богос­лова в Апокалипсисе.

«Да ему полковника пора носить, а не майора!» — Такая неожиданная трансформация произошла в отношениях Суд­ских и Смольникова, так неожиданно все повернулось. С пол­ной долей уважительности он сказал ему:

— Леонид Матвеевич, пора вам поработать с Лаптевым.

Для Смольникова такое предложение было равносильно

посвящению в рыцари. Он просиял от удовольствия:

— Хоть сутки напролет!

«А ведь времени в обрез, — вдруг остро осознал Судских. — Можем не успеть раскопать эту красоту...»

С утра они общались с Лаптевым. Неунывающий Лаптев не скрывал раздражения:, не туда гребет Триф, вмешивается в со­ставление программ. Почему? «Его интересует только развен­чание Христа». — «Есть ли помощь?» — «Скупая. Как от барахольщика на Привозе». — «Припугни, что патриарху отда­дим». «Может, идея и стоящая, — задумался Лаптев, — но я пока помучаюсь. Я наловчился подсовывать Трифу ложные цели, исподволь выводя на основные. Страшновато копаем».

Хмурость Лаптева была понятна Судских, и не Триф тому причина. Два дня назад закончилась расшифровка «Откро­вений». Результат буквально ошарашил Лаптева. Он нашел временную зависимость предсказаний, и, согласно расчетам, катастрофа, страшнее чернобыльской, свершилась три года назад. Тот самый «кладязь бездны» отворился. Если четвер­тый блок спеленали в саркофаге, новая авария стала незажи­вающей раной на теле Земли. Языком специалистов это называется «китайский синдром», какой чудом удалось пред­отвратить на Тримайл-Айленде в свое время. Доверяясь ма­шине и не доверяя самому себе, Лаптев пришел к Судских. Еще больше его смущало то, что умирали от этого выбороч­но, отмеченные печатью Бога. Но где это, где?

— У нас, Гриша, — не стал скрывать Судских. — Арма- геддон-2.

Он рассказал ему о встрече с президентом.