Набат 3

— Пора не пора, но выветрится не скоро, — наставительно молвил Леня Курочкин и продолжил: — Заелся наш пахан, мужики, всюду своих тянет, из-за чего у них с царём-батюшкой конфликт созрел, тот жидовскую шайку пристраивает. Нам без разницы, кто больше наворует, но свои интересы надо соблюсти. Правильно я говорю? — оглядел он всех мерзавцев.

— Все верно. — кивнул каперанг. — Только как между ними свое отбить и ножек не замочить?

— Дельное замечание. — похвалил Курочкин. — Нормальные герои идут в обход. Нам надо в эту драчку не лезть. Пошуметь можно. И попутно пожизненное депутатство пробить. Дело к новому путчу идет, не заиграйся, братва.

— Так за кого нам держаться? — пытался уяснить непонятливым Захребетный-баба. — Того нельзя обижать, этого тоже.

— Вот именно, друг Пафнутий! — воскликнул Курочкин. — Именно! Пусть себе дерутся, а мы чубы сохранить сможем. Пусть марксисты с коммуняками в позу становятся, а мы пока за пивом без очереди. Усекли, братва?

Его поняли без лишних слов. Может. Леню Курочкина и вправду из органов поперли, только советы он давал на уровне ценных указаний. Это его дело. Никто не двигался, не суетился обмыть такую новость: Леня высказал не все, и мерзавцы понимали это.

— А зашел я к вам, мужики, подругой надобности, — начал он другую идею. — Есть мнение от Забубенною избавиться. С одной стороны, наш товарищ, с другой — тамбовский волк ему товарищ.

— И правильно! — взвился Захребетный-баба. — Не хочет жить по-людски — гнать в три шеи…

— Обожди, — остановил его Хмырько-сан. — Каким образом?

— Очень просто. — не видел затруднительных положений Леня. — Забубенный стал на психа похож, и есть мнение отправить его на профилактику. Увезут его в психушку но просьбе соседей, а мы не должны рыпаться. Делаем вид. что ничего не произошло.

— Не по-людски это, — не понравился способ каперангу. — Какой ни есть, а нам родня. Сегодня Осипа в психушку увезут, завтра нас в психи определят?

— Но определят. Если поперек строя мычать не будешь Есть установка, — нажал голосим весельчак Лепя Курочкин, — создать комиссию по установлению психической полноценности депутата Забубенного. Туда входят Болтянко, Хмырько. Захребетный, я и Вавакин. Комментарии излишни.

— Мужики, опомнитесь! — замахал руками Болтянко-заде. — Это ж любою из нас таким макаром изведут?

— Да не изведут, говорю вам! — повысил голос Курочкин. — А членам комиссии — по двойному окладу и по командировке в Америку. Не хило?

— Ну если в Штаты… — остыл Захребстный. — Тогда конечно…

— Если оно да, то нет, конечно, само собой, поскольку, как без консенсуса, тогда при наличии отсутствия, — съязвил Шибский-кун. Его в комиссию не пригласили, он обиделся.

На следующее утро санитарная машина приехала в Свиблово и увезла Забубенного. Его вскоре забыли. Забыли, впрочем, как козла, без особых эмоций.

В психушке Осип пережил второй путч, войну в Чечне и помутнение мозгов даря-батюшки. Кто-то из его прежних коллег проскочил на второй срок, кто-то заработал неплохие деньги в коммерческих структурах, а кто и по клюву схлопотал во время танкового обстрела. Всякое случилось за время сто вынужденной отсидки. Ничего он толком не знал в психушке о бытии и житии за стенами принудиловки..

Правильно решил Забубенный: ему с мерзавцами не по пути. В психушке спокойнее и совесть чище.

1 — 4

Покривить душой главный врач психиатрической клиники Толмачев не мот: работа ему не нравилась. Сергей Алексеевич готовился к другой практике — и прибыльной, и уважаемой. Во Втором стомате он числился отличником, был комсоргом факультета и окончил вуз с красным дипломом. Ну и что? Не отличники, но детки потомственных дантистов заполучили зубоврачебные кресла без особых усилий, а он остался бедным родственником, в крохотной мастерской готовил по слепкам вставные челюсти. Тут еще Горбачев затеял перестройку, в суете событий Толмачев замешкался и вместо тесной мастерской обзавелся всего лишь бормашиной у себя на квартире, куда клиенты шли неохотно. Опять он прозевал момент. Где золото и открытые рты, везде еврейская диаспора. И золотишко обожают, и ротозеев. Надругалась жизнь над комсоргом факультета. Толмачев вымещал обиду на редких пациентах. Делал он это умело, не придраться, только пациентов не прибавлялось.

Лишь чистая случайность помогла ему избавиться от нищеты и обвинений в садизме — рано или поздно такое должно было случиться: Толмачеву повезло. Старый товарищ его покойного отца предложил ему перейти в закрытый психдиспансер. «В сумасшедший дом?» — ужаснулся Толмачев. «Попомни мое слово, Сережа, — бил просто товарищ отца, — еще за уши не оттащишь. Самое твое место», — намекал он на пристрастие Толмачева к стукачеству. Оскорбляться он не стал — не то время и не те отношения. Как он был лопухом, так и остался, а полковник Воливач стал внушительной фигурой.