Набег язычества на рубеже веков

Но в таком случае центральным оказывается вопрос о человеческой природе, существует ли принципиально в человеке способность противостояния окружающему его «объективному» и полностью детерминированному миру?

Я могу сказать сейчас сразу же, что, конечно, на этот вопрос можно ответить по-разному. Будучи родом из эпохи Просвещения, надо сказать, что он не может не подчиниться, поскольку именно обстоятельства формируют человека как «tabula rasa», поскольку душа не содержит в себе никаких врождённых принципов, как писал Локк, то, следовательно, эта самая окружающая действительность и должна эти самые принципы выработать. Здесь, как известно, истоки утопизма и я вижу, что здесь истоки самых страшных трагедий XX века. <…> Но Бердяев на этот вопрос отвечает наоборот: да, человек свободен, да, человек имеет возможность не подчиниться этой действительности, потому что в человеке есть то, что выше и первичней, ибо именно свобода предшествует бытию. И здесь, конечно же, должна зайти речь об индивидуализме, о котором Бердяев специально писал, он писал о нём так, что индивидуализм «пытался вести трагическую, но бессмысленную борьбу против власти детерминизма и натурализма» ³ <…>, бессильную, поскольку «индивидуализм есть судорога свободы старого Адама, ветхой свободы. Поэтому свобода в индивидуализме не творит космоса, а противится космосу. Свобода в индивидуализме есть свобода отъединённая, отчуждённая от мира. А всякая отъединённость, отчуждённость от мира ведёт к рабству у мира, ибо всё чуждое и далёкое нам есть для нас принудительная необходимость. Для индивидуалиста мир есть всегда насилие над ним»⁴. И если это так, а речь всё-таки идёт о свободе человеческой личности, вероятно, есть в индивидууме начало, выводящее <…> человека за грань его собственной индивидуальной ограниченности, телесной границы, того, что его с миром соединяет. И это надиндивидуальное в индивидууме начало оказывается не где-то на поверхности духовного мира человека, но именно в его сущности, тождественной в конечном итоге сущности всего мироздания. Человек, будучи составной частью мира, именно в силу этого, содержит в себе, как сказал бы Шеллинг, идею этого мира. Он – единосущностен миру. Свобода же, в противоположность произволу и волюнтаризму, есть соответствие проявления нашего «я» в окружающем мире собственным нашим ценностям, которые в то же самое время есть надиндивидуальные начала «я», и есть Божественная сущность, Божественная основа мира. «Подлинная свобода, – пишет Н. А. Бердяев, – есть выражение космического (в противоположность хаотическому) состояния вселенной, её иерархической гармонии, внутренней соединённости всех её частей»⁵. Здесь, конечно же, истоком такого видения человека и мира следует признать философию немецкого романтизма и прежде всего – диалектику Шеллинга. Но не только. Само соотношение «человек – мир», положенное в основу философской концепции, соединяет с ветхозаветной традицией: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину – сотворил их» (Быт. 1, 27). Этот стих Ветхого Завета сразу же ставит человека в сущностное единение с мирозданием и Богом как абсолютным и положительным его началам. Здесь-то и заключены истоки универсализма в философии Бердяева и вообще в русской религиозной философии.