Набег язычества на рубеже веков

Я умышленно не пишу формальной биографии жизни Серёжи (её можно было бы списать с административной автобиографии), потому что голых дат никто никогда не запоминает. И не раз с благодарностью я вспомню тех, без чьей помощи и любви не состоялась бы та подлинная биография, составляющая суть его жизни. Сам он любил повторять слова: «Одному не спастись…». По окончании первого курса он вернулся в Винницу, где продолжал учиться в пединституте. Уже тогда он знал, к какой цели надо идти. Учился он легко, занимался художественным чтением, принимал участие в литературных кружках. Тесное общение с поэтами, художниками, музыкантами способствовало бурному юношескому развитию, формируя критический взгляд на социум.

Музыка и поэзия, постоянные философские споры ночи напролёт не оставляли места для скуки, для пошлого бессмысленного времяпрепровождения. В мужском сообществе не было места женскому легкомыслию. Запомнились мне имена Саши Ключева, Игоря Лапинского, Фимы Антекмана, Вити Голода, Жени Стрелецкого. Во главе был Нюма Ненайдох. Он мне всегда напоминал гоффманского Крейслера. Всесторонне одарённый, он был одновременно талантливым мистификатором, музыкантом-скрипачом, поэтом, философом, актёром и режиссёром. Именно в спорах с ним оттачивалось умение логически мыслить, отстаивать свои взгляды. Именно с ним штудировались философские труды Гегеля, Шеллинга, Шопенгауэра, Канта. Бархатный голос Нюмы имел такую силу, что за ним ходили в учениках толпы ребят. И он же, как никто другой, умел слушать. Серёжа его очень любил, ценил и не терял с ним связи, пока Нюма не уехал за границу. Последний музыкально-поэтический вечер под названием «Образ вечности» они проводили вместе. Это было ещё в Виннице в 1967 году. Под звуки сонаты Франка и случайный звон колоколов на сцене в старом костёле Серёжа читал любимые стихи А. Блока «Когда ты загнан и забит…». Серёжа уже тогда болел А. Блоком и уже тогда писал о нём в своих первых студенческих литературоведческих работах. Нельзя не вспомнить о благородстве и образованности лучших винницких педагогов: В. Н. Малиновском, И. Ф. Нелюбовой, А. В. Буяльском.

Мы познакомились с Серёжей, когда он заканчивал пятый курс филфака, а я – только первый. С ним никто не мог сравниться в красноречии. Впервые услышав его речь на литературном кружке, я была поражена несоответствию его возраста и зрелости его мышления. Жгучий брюнет с серыми глазами, с яркой улыбкой во весь рот, он даже как-то настораживал. Я презирала наглость, распущенность и самоуверенность.

Жизнь нас толкнула в объятья друг другу неудержимо и бесповоротно. Он оказался очень чистым и скромным человеком, фанатично влюблённым. В короткое время мы узнали друг о друге так много, как люди не узнают за годы. Страх потерять это обретённое чудо заставил нас пожениться между курсовыми и государственными экзаменами. Нас не испугало отсутствие жилья, работы, денег. Зато нам принадлежал город, река, лес, поля. Мы были так красивы и счастливы, мы были так богаты своей любовью, что нельзя было окружающим в это поверить. Прошёл слух, что в связи с женитьбой Бураго умер. И так чётко был очерчен круг нашего общения, куда попали немногие. В центре оставался Нюма Ненайдох, только уже в качестве друга семьи.

С юношеской гордостью Серёжа дарил мне свою фамилию – Бураго. Мы стали законными мужем и женой 5 июня 1966 года. В белом выпускном платьице я и Серёжа в чужом костюме на два размера больше по росту, после полуночи в лесу, в кругу Серёжиных друзей – Вити Гадзянского, Игоря Лапинского, Валерия Ремешевского, Нюмы Ненайдоха, Юры Васильева, защищенные от капель дождя кронами деревьев, неизменно читали стихи Шекспира, Рабиндраната Тагора, А. Блока… Выходили из лесу с восходом солнца. Пора было расставаться. С тех пор у нас всегда были общие друзья, уважающие нас, наш дом и наш союз. Проходящих мимо я называть не буду. Мы любили друг друга до смерти. Спустя многие годы мы оба будем плакать над моими стихами:

Оглянулась назад. Будто в зеркале замерло время.
Как озёрная гладь неподвижно застыло вдали.
Где-то там, по весне, было брошено щедрое семя
Гордой, юной, до боли бесстрашной любви.
Где-то там, по весне, златотканой увита фатою,
На ладони рассвета роняла девичью слезу,
Отпуская на волю, едва лишь коснувшись рукою,
В поднебесную высь, будто синюю птицу-мечту.