Набег язычества на рубеже веков

В конце главы С. Б. Бураго среди множества и частных, и обобщающих своих наблюдений формулирует одно, с моей точки зрения очень важное именно не для интерпретации, а для глубокого понимания стихов. Интонация их часто бывает обманчивой, иллюзорной. Так случилось во вступлении к «Медному всаднику», где интонация самая что ни на есть одическая. Мелодия же стиха – а именно здесь исследователь наблюдал спад звучности – никогда не обманывает.

А дальше заинтересованному читателю предстоит самому прочесть сложный анализ «Двенадцати» А. Блока. И сравнить его со страницами, посвященными «Медному всаднику». Казалось бы, в истории русской поэзии нет двух поэм, разделённых столетием, более несхожих в своём замысле, построении, ритме, настроении, музыке, наконец. Автор «Мелодии стиха» расположил их рядом для того, чтобы читатель убедился в универсальности и точности его метода анализа.

Так можно ли всё-таки «проверить гармонии алгеброй»? Нет, если исследователь «математик-стиховед», если анализ для него самоцель.

Да, если конечная цель исследователя обнаружить глубокие скрытые смыслы в поэтическом тексте – как это и происходит в монографии С. Б. Бураго «Мелодия стиха».

«Обнаружение этой мелодии, – пишет в заключении к книге автор, – и соотнесенный с нею литературоведческий анализ – реальный шаг к преодолению субъективности нашей интерпретации стихотворного текста, а, следовательно, и к нашему самоуглублению, к развитию нашего поэтического слуха, понимания себя и мира» (с. 349). Вот почему в заглавии книги «Мелодия стиха» написаны ещё четыре слова: мир, человек, язык, поэзия. И по этой же причине так много философии и психологии в начале её. Глубинный, скрытый смысл поэзии открывает нам человека в истории, природе, в мире, в новых сокровенных измерениях.

С. Б. Бураго настаивал на сближении наук. Прежде всего, конечно, лингвистики с литературоведением. И дальше – филологии с философией и близкими гуманитарными науками. Тогда возможно новое современное не схоластическое, а диалектическое живое видение человека через поэтический текст. И тогда возможно откроются перспективы реального преодоления кризиса гуманизма, возрождение духовности в человеческой среде. Ведь не случайно эпиграфом книги «Мелодия стиха» поставлены:

И свет
во тьме
светит,
и тьма
не объяла его

Ин. 1,5.

Сергей Борисович Бураго в это верил, поверим же и мы, читатели его замечательной книги.

Он остается с нами

М. Ю. Федосюк

Можно считать, что мы подружились с ним на почве нелюбви к псевдонауке. Однажды (это было в 1989 году) я приехал в Ленинград на конференцию, посвященную преподаванию русского языка и литературы иностранцам. Ехал я туда в самом радостном настроении, потому что давно уже не был в Ленинграде и соскучился по этому городу. Но, попав на заседание, неожиданно для себя впал в глубокую тоску. Почему-то сложилось так, что почти все докладчики, сменяя друг друга, с энтузиазмом и апломбом говорили о вещах тривиальных и, как мне показалось, весьма далеких от настоящей науки. Но, скорее всего, это мне не показалось. Судя по реакции моего случайного соседа по аудитории, он воспринимал доклады примерно так же, как и я. Мы начали обмениваться с ним язвительными репликами по поводу выступлений, познакомились и, кажется, сразу же прониклись взаимной симпатией. Моего соседа звали Сергей Борисович Бураго.

Впрочем, очень скоро выяснилось, что наши научные интересы не вполне совпадают. Я занимаюсь лингвистикой, а Бураго оказался литературоведом или даже, скорее, стиховедом. Незадолго до нашего знакомства он выпустил книжку «Музыка поэтической речи», которую подарил мне, сказав, что, вероятно, кое-что в ней может заинтересовать и языковеда. В том, что это так, я был совсем не уверен, заранее предвидя, сколь приблизительным и неточным должен быть лингвистический анализ стиха, выполненный литературоведом. Но из соображений вежливости с книжкой, конечно, надо было познакомиться. Придя в гостиницу, я раскрыл ее. И долго не мог закрыть, настолько неожиданным и захватывающе интересным показалось мне ее содержание. А что касается лингвистического анализа звучности стиха, то он был выполнен изобретательно и безукоризненно точно, – при всей моей подозрительности к литературоведам, придраться здесь было решительно не к чему.