Набег язычества на рубеже веков

Вот и сейчас был я в Киеве по научным делам; был год 1999-й. Стояла ранняя осень; по утрам сентябрило; киевские каштаны понемногу трогала рыжая ржавчина; небо как-то пустело и становилось из ярко-синего сероватым, подернутым мутной облачностью. Войдя в отдел русской литературы Института им. Шевченко, вижу: восседает на диване, вместе как-то и сдержанно, и вальяжно, почтенный муж, в крепко седеющих буйных кудрях и бороде. Знакомый взыскательный прищур, знакомые – и вовсе не тронутые белым – кущи бровей…

– Сергей Борисович, сколько лет, сколько зим…

Никогда еще это избитое выражение не было для меня таким емким.

Он признал меня, в глазах появилась улыбка. Переговорили – было о чем говорить. Союз рушился, Украина выбирала свой путь. Начинались понемногу разговоры о русской литературе как зарубежной. Сергей Борисович хмурился, помалкивал. Рассказал кое-что о себе, я – о себе. Мне он показался несколько грустным. О себе не говорю – вчера видел его юношей, сегодня – нате, пожалуйста, промчались три десятка лет; промчалась жизнь; зима-старость, будто неумолимый санитар со все-выжигающей хлоркой в помятом ведре, убелила наши головы. Передо мной сидел мудрец, знающий цену поступкам и словам, и в знании его явно было много печали.

Через год раскрываю журнал – будто ударило: два некролога рядом: его и Ивана Трофимовича Крука, еще одного печального рыцаря блоковедения…

И тут я понял смысл утверждения Эйнштейна: в движущейся системе время протекает быстрее.

Его назначением было – лететь, а не ползти. Он мчался на гребне эпохи, серфинговал на девятом вале культурного катаклизма XX века, боролся за восстановление растоптанных ценностей, пролетал над планетой, завязывал контакты с интересными людьми. Да, это была судьба его – неуклонное и неутолимое движение, которое, как известно, и есть жизнь…

Сергея Бураго и в стихах, и в реальности привлекала не рутинная налаженность ритма и не мертвящий порядок, а «вершинные», воспетые романтиками всех времен и народов, моменты постижения сути бытия. В своей книге о Блоке он особо отмечает мысль поэта, изложенную в некрологе Фету: вся наша жизнь с ее событиями и чувствами, – не может удовлетворить нас; лишь изредка мы вырываемся из потока жизни и с великою отрадою чувствуем себя в положении вечных существ (с. 48).

Надо признать, что эти две встречи с Сергеем Борисовичем стали лично для меня в особый ряд с подобными и не столь уж многочисленными «скачками из рутины», когда душа распахивается навстречу чему-то подлинно значительному, вмиг забыв про все суетное, пустое и ненужное.

Так упруго выпрыгивает на мгновение из давящей, тяжелой и темной глубины вод многих видавшая виды ископаемая двоякодышащая рыба, раздувая свои запасные – плюс к жабрам – легкие, если вдруг случится вдохнуть далекого, в отличие от плотной воды – так разреженного и столь пьянящего воздуха свободы…

Sub specie aetemitatis – aetema Memoria.

Из нашей четвертой группы

А. Багрянцев

После вступительных экзаменов в Белгородском педагогическом институте лихорадочно и с необыкновенным волнением стоял у доски объявлений и искал собственную персону в списках поступивших. Наткнулся на фамилию Бураго. «Как доктор Живаго…», – пришло почему-то в голову. А когда новоиспеченных студентов-первокурсников рассортировали в деканате, мы с Сергеем Бураго оказались в одной учебной группе.

Он и сейчас стоит перед моими глазами – стройный, подтянутый, розовощекий, с черными, как смоль, волосами. И самый юный среди нас.

Учился Сергей старательно и охотно. Особенно, как мне казалось, он нажимал на английский, на который в нашей четвертой группе ежедневно отводилась «пара». Слова иностранные произносил, как и требовалось, с активным придыханием, а его произношению, пожалуй, могли бы позавидовать не только американцы, но и жители туманного Альбиона.

Семестровые и курсовые экзамены, зачеты сдавал легко, готовясь к ним без особой натуги, а выходя из аудитории с зачеткой, почти всегда говорил: «Мне просто повезло».

Хорошо помню, как выезжали на сельхозработы. Мне, человеку из сельской глубинки, все было знакомо, привычно. А Сергею – в новинку. Видел, как он поначалу мучился, когда нам поручили собирать кукурузные початки. Каждый из них городской парень старался сорвать, дергая вверх, и это стоило ему огромных усилий. Посоветовал ему рывок с початком в руке делать вниз. И работа пошла нормально.

В другой раз на страшно заросшем поле копали картошку. Меня удивило, как низко держал Сережа руки на черенке лопаты. А вечером показывал набитые на ладонях мозоли. Потом и эта работа получалась у него лучше.

После трудового дня выходили из бывших детских яслей, где нас разместили, становились в круг и орудовали волейбольным мячом. Сергей, пожалуй, усердствовал больше других.