Наблюдатель

– Когда Джулс впервые мне написал, – Дженни вздрогнула, услышав это «Джулс», – то приложил к письму несколько весьма милых фотографий Мика, которые хотел мне показать… Ну, потому что, несмотря на его вежливый тон, поначалу мне совсем не хотелось ему отвечать. Хотелось защитить Майкла. Представляете? Вы так любите повторять, сколько я всего пропустила, – но я не полная идиотка. Я все слышу и стараюсь не пропускать ни крупицы ценной информации. Мы вместе уже почти двадцать лет, и я давно поняла, что имя Джулиана Гресфорда в этом доме под запретом. Я всегда думала, что это какое-то чудовище, и уж конечно не собиралась звать его на ужин. Бедняга Майкл, думала я, бедный эмоционально контуженный Майкл! Что же такое с ним стряслось?

Ее пальцы проворно заскользили по дисплею.

– Так вот, когда его письма остались без ответа, это «чудовище» Джулиан решил, что пора бы мне узнать правду. И прислал парочку снимков. Вот, не хотите полюбоваться?

– Анна, – я невольно уловил в собственном голосе отчаяние и попытался выхватить телефон – сам удивившись такой реакции. Я понятия не имел, что там на экране, но знал: Дженни этого видеть не нужно.

– Ой, – Дженни прикрыла рот ладошкой. – О боже мой, – потом закрыла глаза и протянула мобильник Брайану.

– Кто-нибудь уже наконец покажет мне эту фотографию? – спросил я.

Тогда моя жена аккуратно взяла телефон из рук Брайана и с нарочито любезной улыбкой положила на стол прямо передо мной. Я почувствовал, как сердце сжалось в комок.

– Где это?

– В доме моей матери на Сиросе, – со вздохом ответил Джулиан. – Она сделала этот снимок в ту последнюю весну, чтобы отправить мне в Штаты.

Ну конечно. Это был кабинет миссис Гресфорд. Внезапно все подробности обстановки этой комнаты отчетливо всплыли в моей памяти: и безделушки на столе, и истертая обивка кресла в углу, и затхлый запах, и розоватый свет, льющийся в окна. Я не мог отвести глаз от фотографии: Астрид, на восьмом месяце беременности, я стою, опершись о край стола, смеюсь и делаю большие глаза при виде ее огромного живота.

– Она была… Не понимаю… Как же я не… – залепетала Дженни – и умолкла на полуслове. Зато Анна, которая, очевидно, давно прокручивала в себе мысль о предательстве, оказалась более красноречивой.

– Он обрюхатил бедную девочку, увез с собой в Грецию, а потом просто бросил, потому что в последний момент струсил. Как, я права, а, Майкл?

– Все было не так, – ответил я каким-то не своим, совершенно чужим голосом. – Все было совсем-совсем не так.

Джулиан бросил на меня вызывающий взгляд, словно спрашивая, сколько же правды я готов рассказать.

36 Лия

Сиреневая дымка там, где сливается с белым вечерним небом безмятежное сумеречно-серое море. Крыши домиков вдоль береговой линии подкрашены мандариновым светом. Мерно пульсирует магнитола. Том скручивает сигареты для Лоуренса; Кларисса, высунув из окна руку, ловит ею соленый мистраль.

– Он уже прислал тебе точный адрес? – крикнул Лоуренс, пытаясь заглушить гул мотора, вой ветра и скверные попсовые песенки девяностых. Его длинные костлявые пальцы барабанили по рулевому колесу.

Я глянула в телефон и ощутила прилив возбуждения при мысли о Жероме – его смуглых запястьях, ямочках на щеках, чуть подернутых щетиной.

– Аллея Леона Гамбетты, сорок два! – прокричала я в ответ. Телефон в руках снова завибрировал: «J’ai hâte de te voir»[194].

«Moi aussi»[195], – ответила я.

У меня уже был билет на поезд до Парижа в субботу вечером, и это вселяло ощущение облегчения и свободы. Анна настаивала на том, чтобы подвезти меня в воскресенье утром, когда уезжают они сами, но после случившегося на прошлой неделе мне больше всего на свете хотелось вновь обрести независимость. Когда мы с Ларри вернулись из Марселя и Майкл дал понять, что я не член стаи, я почувствовала себя униженной и обделенной. Теперь же воспоминание об этом окрыляло, как вольный ветер. Их киношное двуличие – ядовитые письма, слои лжи, а теперь и эта надуманная таинственность – выбивало из колеи. Удивительно, как это Кларисса и Том (и чего уж там – в определенной степени даже Ларри) получились такими нормальными.