Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта»

Обоих писателей роднит интерес к жанру авто– и биографии; их проза преображает их собственную жизнь современным способом, который Вулф описала в своем эссе «Новая биография» (1927): «этот метод еще предстоит открыть» «биографу, чье искусство и достаточно тонко, и отважно, чтобы показать эту причудливую амальгаму грезы и реальности, этот вечный брак гранита и радуги» [Woolf 1990; Маликова 2002]. Такой биограф должен примирить, не объединяя, «гранит» и «радугу», факт и воображение. На интерес Вулф к тому, как биография способна или неспособна передать сознание человека, повлияли труды ее отца, Лесли Стивена, выпустившего «Словарь национальной биографии»; биографические эксперименты Вулф, как в художественной, так и в документальной прозе, исследуют отношения между «гранитом», изложенным в отцовском «Словаре», и опытом жизни. С этим связан и вопрос взаимоотношений человека со своим окружением, особенно художника: вопрос о том, до какой степени историческая эпоха, «дух века», определяет «я» или творческий гений, был одинаково важен как для Вулф, так и для Набокова. Эта проблема заставила их обоих в своих эссе и романах издеваться над фрейдистской психологией[106].

В «Истинной жизни Себастьяна Найта» В. высмеивает биографа, мистера Гудмэна, за то, что тот показывает Себастьяна как «продукт и жертву того, что он именовал “нашим временем”». В. продолжает: «“Послевоенное смятение”, “послевоенное поколение” – это для г-на Гудмэна “Сезам, откройся”, которым он отпирает любую дверь» [Набоков 2014: 83], – механистический причинно-следственный подход, который понуждает Гудмэна озаглавить написанную им биографию «Трагедия Себастьяна Найта» [Набоков 2014: 82].

Расследование В. в поисках «истинной» жизни брата основывается на восприимчивости Себастьяна: «Для Себастьяна не существовало ни года 1914-го, ни 1920-го, ни 1936-го, а всегда шел год Первый» [Набоков 2014: 87]. Себастьян стремится отыскать «теплую нору», где некто, очень близкий самому глубинному из его «я», «съежившись, сидит в темноте…» [Набоков 2014: 90]. В «Орландо», единственном романе, который Набоков выделил в своем письме особо, назвав «пошлостью», Вулф, изображая писателя, подчеркивает ту же самую писательскую застенчивость: «И вот теперь она погрузилась в темноту и неподвижность, и стала <…> тем, что называется <…> одиночное “я”, настоящее “я”» [Woolf 2015: 181][107]. Такого рода портрет художника, встречающийся в «Комнате Джейкоба» и в «Волнах» Вулф, вновь возникает и в «Истинной жизни Себастьяна Найта» Набокова; эти портреты составляют ядро описаний автором природы реальности, смерти и бессмертия, а также природы сознания.

«Комната Джейкоба»

«Истинная жизнь Себастьяна Найта» и «Бледное пламя» затрагивают тему разделенного сознания, первый – между набоковскими русскоязычным и англоязычным авторскими «я», второй – между его русской и американской культурными вселенными. Парные оппозиции «Себастьяна Найта» достигают совершенного синтеза: русский писатель умирает, перетекая в английского, и помогает ему из потустороннего мира. Роман «Бледное пламя» получает противоположное, трагическое разрешение: безумие и самоубийство настигают русского персонажа, а американского – гибель от руки наемного убийцы. Обе книги извлекают нечто из произведений Вулф: «Себастьян Найт» заимствует из «Комнаты Джейкоба» декорации Кембриджа и Лондона, а из «Волн» – финал, в котором персонажи постепенно сливаются; «Бледное пламя» подражает конструкции «Орландо» – предпринятому Вулф обзору английской истории и литературы, заключающей в себе биографию ее персонажа, а также тому, как Вулф использует прием комического именного указателя, чтобы очертить этот обзор.

В год, когда Набоков окончил Кембридж, Вулф опубликовала «Комнату Джейкоба» (1922). Книга излагает биографию молодого человека, который гибнет в 27 лет в Первой мировой войне (Руперт Брук погиб на этой войне в двадцать восемь). В романе Вулф исследует вопрос о том, как передать жизнь Джейкоба возможно достовернее. Подобно Себастьяну, Джейкоб одновременно «и персонаж, и призрак» [Bishop 1992: 173], одновременно и присутствующий, и отсутствующий в романе.

Создавая портрет Джейкоба, Вулф черпает детали из жизни своего брата Тоби и Руперта Брука. Тоби скончался от тифа в 1906 году, в год, когда Джейкоб поступает в Кембридж. Брук также поступил в Кембридж в этот год и изучал классическую и английскую литературу, подобно Джейкобу (и Себастьяну, в отличие от Набокова, изучавшего французскую и славянскую литературу). Как и Брук, Джейкоб – еще один выпускник Кембриджа, павший на Первой мировой войне.