Набоковская Европа

Ах, как славно быть кандидатом наук, заниматься Набоковым и уйти от халва-халявного министерства в мир высокого литературоведения! Старший научный сотрудник Института мировой литературы – это вам не переводчик-стендист на ярмарках ВДНХ. Стало скучно решать загадку «му» и хлопать одной ладонью. Да и с «ахимсой» (не нанесение вреда живому. – буд.) что-то не заладилось. Кстати, в буддизме об ахимсе говорилось в основном по отношению к жучкам, комарам да тараканам, которые все были суть божьи твари, и их ни в коем случае нельзя было убивать. А вот, к примеру, о женщинах он ничего не находил – насколько большим грехом было бы, скажем, ударить жену или довести ее до слез другим способом? Считалась ли жена тоже живым существом, которое надо было бы жалеть не меньше, чем комара? Вадим внимательно читал палийский канон в переводе на английский язык, но ответа на этот, казалось бы, простой вопрос не находил. Сейчас он все больше стал садировать своего домашнего кота, когда тот попадался ему под руку (про котов буддисты ему тоже ничего не говорили). А тут однажды даже шмякнул бедолагу башкой о стену, потому что был в гневе и не мог найти, куда подевал свою недописанную рукопись, хотя что-то подсказывало Вадиму, что этим самым он нарушил свой путь к нирване. Жена была невольным свидетелем этой сцены и потом долго рыдала, уверяя, что оплакивает не только и не столько кота, сколько самого Вадима. «Но одной вещи я вам никогда не прощу – ее собачки, несчастного зверька, которого вы повесили собственноручно, покидая Париж», – это было в ее прощальной записке перед тем, как исчезнуть. Вроде бы бред написала, но что-то очень знакомое звучало в этой фразе. – Где-то я уже слышал эти слова? Но что они значат в отношении меня или наших с ней отношений? Какая собака? При чем здесь Париж? – мучился догадками Вадим. Потом, на допросе у следователя, куда Вадима пригласили по заявлению родителей жены о пропаже дочери, он вдруг вспомнил под стрессом, кто и когда произнес эти слова и почему именно они запомнились его жене. И всю оставшуюся жизнь он старательно избегал перечитывать этот далеко не самый лучший, а потому позабытый рассказ Набокова «Как там, в Алеппо».

Все три дня в Праге он думал о том, на что было бы лучше потратить те иностранные копейки, которые ему позволили поменять официальные власти. Совет жены – «потрать на чешское пиво» – был заманчив своей простотой, однако было жалко тратить на то, что он и так попробовал в светлые времена застоя, хотя бы только в бутылочном виде. Да к тому же он и в самом деле полностью «завязал», и бутылка, а тем более запотевшая кружка настоящего чешского пива могла оказаться тем триггером, после которого захочется опять попробывать виски, а там и до водки было рукой подать. Шмотки на такую мелочь купить было невозможно, о такой глупости, как игрушки или жвачка детям, ему даже в голову прийти не могло. А потратить надо было, не везти же эти тугрики домой и обменивать их обратно на рубли. И тут – о, чудо! – он увидел в церковном киоске того храма, где должна была состояться рождественская служба, то, что как раз укладывалось в бюджет и было даже более нелепо по трате, чем пиво – маленький серебряный ангелочек висел на тоненькой серебряной цепочечке. Все было такое хрупкое, чтобы вес серебра не превращал маленький сувенир в сокровище, оставляя его на уровне дешевеньких побрякушек. Надпись же на ярлыке подтверждала, что вещица действительно серебряная, то есть не очевидная дрянь. Вадим небрежным жестом достал свои дозволенные советской казной бумажки с видом человека, подающего на чай то, что осталось от огромного заплаченного счета. Старушка за прилавком радостно залопотала по-чешски и одарила его маленькой коробочкой, внутри которой на маленькой велюровой подушечке лежал ангелочек.

– Машенька, у меня для вас, юная леди, есть настоящий рождественский подарочек, – протянул к ней ладонь с коробочкой Вадим. Глаза девочки, и без того по-детски большие и открытые, вообще выскочили из орбит.

– ???

– Посмотрите, посмотрите, это как елочное украшение, но с религиозной начинкой.

Машенька осторожно вынула ангелочка, ничего особенного в нем не было, но внимание к себе было приятно.

– А теперь мы оденем его на шейку, пускай болтается рядом с крестиком, там ему самое место, – не переставал суетиться Вадим.

Девочка стояла очень серьезно, покорно подставив шейку под цепочку. Вадим убрал с затылка нежную завитушку ее волос, на которую любовался во время первого вечера в храме, и застегнул замочек.