Начальник острова Врангеля

— Заговорились мы. Ехать надо. И знаете что? Я бы не отказался от ломтя свежей медвежатины.

— Собаки тоже не откажутся, — подхватил Павлов.

— Анакуля знает, где есть берлоги, — сказал эскимос. — Скоро горы будут, найдем берлогу.

Горы действительно были близко. Неподалеку от них остановились — обнаружили безымянный мыс. Ушаков нанес его на карту и замер: в море возник мираж. Огромные белые дома поднялись над торосами и тихо поплыли, не нарушая строя. Потом их скрутило в жгуты, они начали быстро подниматься к небу и пропали, растаяли в голубом пространстве…

Так можно сидеть часами. Смотреть в море, на горы, следить за облаками, прислушиваться к тишине, таящей в себе нечто таинственное и мудрое.

О чем ты молчишь, Арктика? Каждый год на острове — это несколько раскрытых твоих загадок. Ты знаешь об этом? Или тебе все равно, ты слишком велика, сильна, чтобы обращать внимание на горстку людей, на их суету? Быть может, ты занята собой, своими важными делами? Но не прослушай того часа, когда человек твердо встанет на северных землях, научится в любую погоду, в любое время плыть твоими морями.

Тогда ты тоже будешь гордо молчать, Арктика?

— Не пора ли нам ехать дальше? — напомнил Павлов.

— Вот придумаю название этому мысу, и двинемся.

— А какие названия ты написал уже? — спросил Анакуля.

Ушаков перечислил названия островов, утесов, мысов и бухт.

— Умилек, — встал с нарт эскимос. — Я тебе скажу. Ты через год уедешь. Но ты не должен уезжать никогда.

— Почему, Анакуля?

— Ты оставайся здесь. С нами, с нашими детьми. Назови: мыс Ушакова. Я проеду, другой — умилек тут, вспомним тебя. Сделай, Анакуля просит. Все эскимосы попросят.

— Он прав, — поддержал Павлов. — Анакуля сказал хорошо: вы останетесь здесь навсегда.

— Подумаю, подумаю, — пробормотал Ушаков, отворачиваясь. Он отвернулся, чтобы никто не заметил, как взволновали его слова эскимоса.

К вечеру они были около горы Дрем-Хед. Анакуля воткнул остол в снег, отстегнул одну собаку.

— Хочу мясо нанука. Давай берлогу искать.

— Ты уверен, что найдем?

— Собака скажет. Бери лопату, винчестер. Будем смотреть дом медведя.

Ушаков с любопытством глядит на горы. Покрытые снегом, они кажутся безжизненными. Ни следов, ни звука. Только легкий ветер посвистывает в дуле винчестера да над самой вершиной Дрем-Хеда курится снежная пыль.

— Пошли, — торопит Анакуля. — В берлоге сядем, там отдыхать будешь.

Он идет по снегу, за ним остается цепочка больших вмятин и ровная строчка собачьих следов. Около склона эскимос отпускает собаку. Та быстро несется вверх. Вот она метнулась вправо, потом влево и закрутилась на одном месте. На ней поднялась шерсть. Собака залаяла и лапами начала разгребать снег.

— Сидит нанук, — обрадовался Анакуля.

Они поднимаются к собаке. Ушаков не видит никаких признаков берлоги.

— Копать надо, — говорит эскимос.

— Да где берлога-то?

— Ты не видишь? — удивляется Анакуля. — Вот.

Он показал на небольшой холмик чуть ниже. Холмик и холмик. Может быть, камень под снегом лежит?

— Здесь нанук принялся рыть берлогу. Рыл, рыл, ногами снег толкал назад. Горка получилась.

Он взял лопату и воткнул в склон. Ушаков и Павлов подняли винчестеры. Анакуля делал узкое отверстие, в ширину лопаты.

— Широко копаешь — нануку помогаешь. Прыгнет.

Чем дальше, тем осторожнее копает эскимос.

— Ручка у лопаты стала короткая. Близко к медведю, ручка короче.

Лопата почти совсем уходит в снег. Вдруг Анакуля отскочил от прорытого им узкого колодца. Все услышали, как клацнули по железу лопаты зубы. Донеслось глухое ворчание.

— Сидит. Сердится.

Ушаков глянул в глубокую дыру и увидел темный глаз медведицы. Она возмущенно фыркнула, струйка снега брызнула вверх.

В это время на соседнем склоне залаяла собака.

Анакуля оглянулся. Из провала в снегу выскочила медведица, прыгнула за собакой. Та скатилась по склону, сделала круг и снова помчалась наверх.

— Пошли туда, — загорелся эскимос. — Там лучше.

Павлов и Ушаков не знали, слушаться ли Анакулю. Чем лучше? Тут зверь сидит под толстым слоем снега, он не опасен. Зачем соваться в открытую берлогу? Они хорошо видели, как прыгает медведица. Прыжок — метра четыре в длину.

— Там лучше, — упрямо повторил Анакуля. — Здесь стреляй, потом долго снег копать будешь. Не убил, только ранил, нанук злой. Бросится.

— А из той берлоги не бросится?

— Пусть. Убьем. Копать не надо, тащить не надо.

Они полезли на другой склон. Он был круче, снег плотно слежался, и ноги все время скользили. Анакуля лопатой вырубает ступеньки. Вот и дыра в снегу. Около нее неуютно стоять.

Анакуля сует в берлогу лопату. Оттуда ни звука. Эскимос откалывает несколько кусков снега, кидает в дыру.

Медведица высовывается, рявкает и мгновенно прячется.

— Я буду кидать, вы сразу стреляйте.

Павлов и Ушаков берут винчестеры на изготовку. Анакуля поднимает кусок снега побольше и бросает его глубоко в берлогу. Медведица высунулась из-под снега — грянули два выстрела. Зверь лежал мертвый.

— Хорошо стреляли, — похвалил Анакуля.

Втроем они вытащили медведицу на склон.

— Не копали снег, не лезли туда, — говорит эскимос. — Зачем зря работать?