Когда Юмашева поставила во дворе машину, мельком взглянув на темные окна своей квартиры, на часах было около двенадцати ночи. Войдя в квартиру, кинулась на кухню в надежде найти что-нибудь съестное, но ошиблась, холодильник угрожающе звенел пустым чревом. Она прижала ладонь к животу, послушала его урчание и открыла морозилку. «Пока моюсь, чищусь, мясо оттает, и ничего страшного, если на ночь глядя, зажарю себе кусок замороженного барашка. Наверное, это вредно для организма, пожирать ночью молоденьких ягнят, но что делать, все равно не усну, пустой желудок будет требовать пищи. Имеет законное право». Она прошла в ванную, скинула с себя одежду и тщательно осмотрела тело в зеркале. Осмотр произвел благоприятное впечатление, смуглое тело радовало свежестью и здоровьем, затем тщательно рассмотрела лицо, пальцами приподнимая веки, брови, оттягивая щеки вверх, вправо-влево, не забывая при этом корчить рожицы, затем оттопырила уши и скорчила морду обезьянки. После всех манипуляций Гюзель решительно полезла в ванну, наполненную горячей водой, взбила пену и закрыла глаза, лишь изредка приоткрывая один глаз и посматривая на часы, висевшие на стене. Незаметно задремала, и ей почудилось странное видение, при этом она слышала тиканье настенных часов, из приемника, стоявшего на полу, тихо доносился голос ведущего, что-то бормотавшего о смерти известного политика, но видение не оставляло ее, будто вживалось в реальность. На высокой трибуне в актовом зале сидели мужчины, много мужчин, они были одеты во что-то непонятное, то ли форменное обмундирование, то ли туники защитного цвета. Мужчины яростно размахивали руками, что-то горячо обсуждая. Гюзель прислушалась, но услышала только голос ведущего, бормотавшего о другой, прекрасной жизни на берегу Туманного Альбиона. Мужчины в защитных туниках немедленно уплыли на другой берег, теперь Юмашеву и мужчин разделяла река, мутная, пенистая, с крутыми воронками. И вдруг Гюзель расслышала голоса мужчин, в какой-то момент они заглушили радио. Она поняла, что это судьи, они судят ее, но за что, она пока не понимала. «Куда подевалась трибуна и актовый зал? Я стою на берегу реки», — думала она, прислушиваясь к чужим голосам.
«Ты забыла свой долг! Ты хочешь стать женщиной! Почему ты отклонилась со своего пути?
— Я люблю его, люблю так сильно, что все остальное на этом свете мне стало неинтересным. Я люблю его так, что могу бросить ему под ноги всю мою жизнь, долг, обязанности, одиночество… Разве за любовь судят? Я невиновна! — Гюзель слышала свой голос, да это говорила она, доказывая судьям свою правоту.
— Ты не имеешь права любить! Это удел обычных женщин! Тех, кто может стать женой, матерью, сестрой. Ты не сможешь стать женой!
— Но почему? Я хочу стать его женой! Я хочу этого всем сердцем.
— Никогда! Ты виновна!
— Но в чем, в чем моя вина? — она заплакала и почувствовала вкус соли на губах.
— Ты забыла свой долг, забыла свое предназначение, любить мужчин — удел других женщин.
— Да, я забыла свой долг, и я виновна, — она поникла головой и слезы, щекоча кожу, сползли на грудь.
— Откажись от своей любви! — донеслось откуда-то сверху. — Тогда ты искупишь свою вину. И мы отменим приговор!
— Я виновата. Я отказываюсь от своей любви. Пожалейте меня, — закричала она, но судьи уплыли еще дальше, а река приблизилась прямо к ногам Гюзель, угрожая затянуть ее в свои водовороты.
— Приговор останется в силе, пока ты не разлюбишь его, — донеслось с другого берега, но шум реки уже заглушал мужские голоса.
— Я разлюблю его, разлюблю, — закричала Гюзель, что есть силы, но река уже подобралась к ее коленям, захватила бедра, грудь, она отбивалась руками от бурных волн, но вода уже поднялась почти к самому лицу. Она в ужасе открыла глаза, задыхаясь от крика, вода из крана хлестала, будто свершился вселенский потоп. «Кран забыла закрыть, вроде же крепко прикрутила», — Гюзель посмотрела на хлеставшую воду, стекавшую по кафельному полу, закрыла кран и долго моргала, стараясь обрести твердость духа.
— Вот это да! — вслух сказала она, смотря на свое отражение. — Ну и ничего себе, глюки, сон почти наяву. Это все из-за неправильного питания, пожалуй, надо покушать чего-нибудь, а то мне ночью не такие ужасы приснятся на голодный желудок.
Она собрала воду с пола, отжимая тряпку в ведро. От монотонных движений сердце, напуганное неприятным видением, почти успокоилось, перестало колотиться, и вдруг в коридоре прогремел телефонный звонок. Гюзель швырнула тряпку в ведро и подошла к телефону. «Сумасшедшая жизнь, постоянные стрессы, ночные звонки, непонятные сны», — прошипела она сквозь зубы, снимая трубку.
— Юмашева!
«Полный привет, по домашнему телефону отвечаю, будто уже на службе. Настоящий синдром хронической усталости», — она поймала себя на мысли, что не отличает дом от служебного кабинета.
— Можно я приеду? — спросил Андрей неожиданно родным голосом.